Красота беспредметности, понимать которую нужно примерно так же, как и получать удовольствие от пустоты, вроде бы, наполненных содержанием икон, приманивает опасностью края, за которым находится уже полное расчеловечивание.
Неслучайно в последнем (и самом большом) зале выставки, куда сходятся самые разные закутки с самыми разными проявлениями учеников Малевича, находятся его крестьянские головы без лиц – беспредметные явления социальной беспредметности, как попытки выведения нового, беспредметного (анонимного?) человека.
И тут уже недалеко до каких-то откровенно гулаговских ассоциаций, тем более, что за временными стенами, выстроенными в тылах гаража на Образцова, находится экспозиция Еврейского музея, большая часть которого посвящена чудовищной судьбе еврейского народа на территории сначала царской России, а затем и ещё более безжалостного совка.
И это – совсем уже отдельная тема, а пока суть да дело, выставка открывается роскошным «витебским закутком», где помимо пяти ранних картин и рисунков Шагала (а мы помним, что чем более ранние работы Марка Захаровича, тем они более ценятся), висит два автопортрета Иегуди (Юрия) Пана – знаменитого шагаловского учителя, с упоминания которого начинается любой рассказ об одном из главных оптимистических гениев искусства ХХ века.
И мы можем видеть, насколько творчество Пана традиционно и даже залаченно буржуазно и как этой изящной, но гладкописи противостоит фактурное и занозистое искусство ученика.
Здесь есть еще фальковский, тоже ранний, весьма кубистический пейзаж Витебска, предлагающего как бы еще одну парадигматическую альтернативу реализму, авангарду и одному из подвидов его – беспредметности…
…тогда как на другой стороне этого же зала устроено первое посольство поисков Малевича и апостолов его, вроде Чашника и Суетина.
Кураторы выставки Андрей Сарабьянов и Наталья Мюррей буквализируют рассказ о развитии авангарда, делают его едва ли не книжным: когда важнее всего – причинно-следственные сцепки залов и отсеков, отделенных друг от друга фальшь-стенами, тогда как картины оказываются иллюстрациями этой логики, чем-то сугубо вторичным, тем более, что все эти экспонаты необязательны и точно уж взаимозаменяемы.
В отличие от логики самой экспозиции, многократно укрепленной дополнительными скрепами: другой важнейший нарратив «Мира как беспредметности» – дневники и эгодокументы Льва Юдина, большим томом изданные «Энциклопедией авангарда» несколько лет назад.
Ученик Малевича, Юдин год за годом описывал и практики своего гуру и собственные художественные впечатления, создав и зафиксировав «широкую панораму художественной жизни первой половины ХХ века», из которой можно извлечь любые, даже самые маргинальные имена и вообще-то всё, что угодно…
…и то, что, собственно говоря, называется историко-культурным контекстом, а ценится выше всего, так как воссоздаётся труднее всего и лишь отчасти…
Том бумаг Юдина лежит на отдельном пюпитре у входа на выставку, одна из его картин (с живописью Константина Рождественского на обороте) является одним из важнейших смысловых узлов экспозиции, знаменуя собой «пост-супрематизм», а еще над многими выгородками, посвященными творчеству отдельных мастеров (подчас совсем уже забытых), размещены цитаты из юдинского дневника, соединяющего всё со всем…
…чтобы уж точно скрепить зрелище во что-то навсегда единое и неделимое – как если «Мир как беспредметность» является (являлся бы) прообразом постоянной экспозиции Музея русского и советского авангарда.
Парадокс в том, что художники создают объекты (не только живопись и скульптуру, но, например, и расписывают фарфор, рисуют афиши и проводят выставки, от которых остаются фотоснимки и документальные съёмки), но сами их биографии оказываются, вне этих объектов и свидетельств, незримыми.
Тут надо сказать о структуре Еврейского музея, делающего содержание своих выставок, посвященных первому авангарду рубежа веков, максимально отвлеченными и оторванными от актуального контекста.
Причем, это весьма красиво и ненавязчиво делается, поскольку вход в Еврейский музей находится с тыльной стороны, а под выставки выдается территория у фасадной части гаража, выходящей на улицу Образцова.
Для того, чтобы попасть в Музей нужно обойти весь гараж, чтобы зайти в входную зону с билетами, гардеробом, кафе и книжной лавкой, а потом долго обходить основную экспозицию, посвященную еврейской истории и по пути на выставку любуясь конструктивистскими деталями, разработанными инженером Шуховым и архитектором Мельниковым, чтобы вернуться к входной группе, ставшей теперь самым что ни на есть глубоким тылом.
Евреи – известные путаники и даже читают справа налево: когда мельниковский гараж, ещё до того, как стать Еврейским музеем/Центром толерантности, открылся после глобальной реконструкции абрамовичевским Гаражом, точнее, выставкой двух инсталляций Ильи и Эмилии Кабаковых – во-первых, «Красным вагоном», во-вторых, «Альтернативной историей искусств» (о, как же давно это было!), вход был именно с той, «фасадной» стороны, и это выглядело единственно возможной нормой.
Мол, вот фасад, вот дверь, мы в неё заходим, ничего не обходя, и сразу же попадаем внутрь альтернативного музея, выстроенного Ильей и Эмилией, норм…
…но время показало, что такой «нормальный» вход со стороны фасада и улицы Образцова, который должен был стать единственным правилом, явился исключением, необходимым для выстраивания специфической территории тотальной инсталляции Кабаковых.
Мы думали, что это для пущего зрительского удобства сделано, а это просто удобно для охраны режимного объекта и для структуры самого музея, занявшего основной объём архитектурного памятника.
Даром, что «основную экспозицию» больше одного раза не посмотришь, тогда как на выставки возвращаешься, ну, раз в год, как минимум.
Впрочем, я про другое – о том, как конкретные обстоятельства места определяют семантику проекта, заранее подвисающего в безвоздушном пространстве абстракций.
На «Мир как беспредметность» надо «долго» идти по слепым коридорам, как если зрителя готовят, заранее настраивают на экспозицию…
…тем более, что она уже не здесь: окружённая гипсокартонными стенами, она являет отвлечённое зрелище, расположенное в почти буквальном нигде.
Учитывая ретро-фантастический антураж мельниковского гаража, можно сказать, что выставка российского авангарда проходит на устаревшей орбитальной станции, списанной в утиль – раз уж даже беспредметность в этой стране сочится обязательной утилитарной надобой.
Я долго думал о своих ассоциациях этого длинного прохода к тылам, на самом деле, являющимся фасадом и сколь сильных, столь смутных ассоциациях и ощущениях, задающих моим эстетическим чувствам физиологические ощущения…
…сегодня я понял, что воспринимаю коридоры и проходы до «Второй галереи», в которой «Центр авангарда» разыгрывает свои выставочные мизансцены, чем-то вроде пуповины.
Ну, а там, где пуповина, там и орбитальная станция с кабелями, подающими кислород космонавтам, плавающим в окоёме корабля, внутри скафандра.
Так вот откуда возникает моя скованность на этих сарабьяниновских выставках?
С другой стороны, было бы желание и силы, можно придумать игру совершенно другой направленности…
Проще всего, разумеется, разворачивать беспредметность в сторону русского космизма, однако, спецификация еврейской территории требует каких-то особых экспозиционных подвигов – к примеру, было бы дико интересным соединить происки супрематистов не с иконами и не с аэлитами безграничных космических пространств, но, например, с Каббалой и прочими еврейскими штучками…
…впрочем, для выставкома, начинающего проект с Роберта Фалька, Иегуди Пана и Марка Шагала и заканчивающего его Львом Юдиным да Николаем Суетиным, Михаилом Векслером, Анной Лепорской и Ильёй Чашником, подобная идея выглядит вполне применимой.
Причем даже и без участия Брускина Гриши: для иудея любая беспредметность – это книга отзвуков и отражений, символов и теней, прикрытых тяжёлой обложкой, до которой нужно же ещё добраться долгими конструктивистскими коридорами.
В этой книге Малевич победил вообще всех.
Даже ВКП(б). Убрал одной левой.
Остальные буквы и сто снимков с выставки смотрите в моём ЖЖ:
491
предыдущая статья
