К 85-летию Чингиза Айтматова

Продолжаю публиковать выступления, прозвучавшие на Международной научно-практической конференции, посвященной творчеству великого писателя и любезно предоставленные авторами для нашего сайта. Сегодня это  выступление  российского учёного и литературного критика, профессора кафедры истории литературы  Московского государственного университета печати имени И. Федорова, доктора филологических наук, Давыдовой Татьяны Тимофеевны.

Нравственно-религиозные искания в «Плахе» Ч. Айтматова

Чингиз Айтматов — представитель старшего поколения современных литераторов, билингв, одинаково хорошо пишущий на двух языках — родном, киргизском, и русском. В своих статьях и беседах Айтматов неоднократно высказывался против натуралисти­ческого представления о литературе, настоятельно подчеркивал, что ей должна быть присуща напряженность нравственно-философских исканий.

Сегодня ни для кого не секрет то, что религиозная вера — неотъемлемая часть таких исканий. Но в 1986 году, когда был опубликован роман «Плаха», открыто заговорить об этом было весьма не просто. Здесь нужны были в высшей степени присущие Айтматову-писателю гражданская смелость, а также интуитивное ощущение новых социальных и духовных веяний, буквально носив­шихся в воздухе в то время. Ярче всего нравственно-религиозные искания раскрыты в образе Авдия Каллистратова. Религиозные искания Авдия — точное отражение одной из тенденций в советском обществе тех лет. Крушение на заре перестройки у большей части граждан СССР веры в идеалы социализма и коммунизма стало причиной жгучей жажды духовного, что приводило, как правило, к Богу. Авдий и явился своего рода переходным героем от типа советского человека, преданного марксистско-ленинским идеям, к типу человека из свободного демократического общества, верящего в Бога.

Сын служителя религии, Авдий Каллистратов хотел продолжить дело отца и с этой целью поступил в духовную семи­нарию. Учась в духовной семинарии, юноша выработал «новомыс­леннические» представления о Боге и человеке в противовес архаи­ческим, догматическим религиозным постулатам. Герой оказался ме­жду двух огней — догматическим вероучением, с одной стороны, и научным атеизмом, с другой, но в нем горел свой огонь. Он открыл идею «развития во времени категории Бога в зависимости от истори­ческого развития человечества». Айтматов подчеркивает стойкость и мужество героя в отстаивании им своей ереси: «если бы в наше время существовала инквизиция и если бы завтра мне грозило сожжение на костре за мою ересь, я не отказался бы ни от одного своего слова…»[1]  — заявляет Авдий. Представления Авдия-семинариста о Боге-современнике и о том, что «традиционные рели­гии на сегодняшний день безнадежно устарели», ниже всякой бого­словской критики. Более серьезного отношения заслуживает убежде­ние героя в необходимости перестройки современной православной церкви. «Преодоление вековечной закоснелости, раскрепощение от догматизма, предоставление человеческому духу свободы в познании Бога как высшей сути собственного бытия…» (№ 6. С.52), —  такая программа актуальна и сегодня. Она находит, например, соответствие в призыве современных новообновленцев православной церкви вести богослужение в ней не на церковнославянском, как принято в России исстари, а на современном русском языке —  так было бы понятно всем прихожанам, и подобная мера привлекла бы в стены храмов гораздо больше людей, что и могло бы привести в конце концов к нравственному обновлению части российского общества.

Наибольшей ценностью обладает в «Плахе» нравственный стержень веры айтматовского еретика. Бог являет себя, по представлениям Авдия, через добро и любовь, даруя тем самым человеку наивысшее счастье бытия. Поэтому Авдий после того как его изгнали из духовной семинарии за несогласие с официальным пониманием православия, решает стать журналистом и идет к людям с добром и любовью.

Это и самоотверженная любовь Авдия к Инге Федоровне, кото­рая, подобно ему, борется с вредным зельем, коноплей-анашой, но не словом проповедника, а научными методами. Это и сострадание к заблудшим душам — наркоманам Петрухе и Леньке, ради нравствен­ного спасения которых герой пускается в крайне опасное путешествие за коноплей-анашой и безуспешно пытается отвратить наркоманов от злого промысла и вернуть их на стезю добра.

Уйдя из семинарии, Авдий остался тем не менее религиозным проповедником, жизненное призвание которого — нести людям сло­во истины и добра.

Он настойчиво предлагал анашистам покаяться пред Богом и людьми и не отказался от своего намерения вернуть их на стезю добра даже тогда, когда вступил в нравственный поединок с носителем зла, главарем наркоманов Гришаном. Гришан приводил людей к Богу своим путем, «черным ходом» с помощью наркотического кайфа.. Увидев в Авдии «нового Христа», Гришан, своего рода Антихрист, проникся к нему уважением за чистоту его помыслов и даже пытался спасти его, отпустив восвояси живым и невредимым. Но Авдий не ушел от гонцов за анашой, так объяснив принятое им решение: «Я перед Богом и перед собой в ответе за всех вас…» (№ 8. С.93). Личность, отвечающая за всех, стоит в центре каждого произведения Айтматова, такова концепция человека в творчестве писателя.

У Авдия была и вторая ситуация нравственного выбора: стоило ему, избиваемому наркоманами за то, что выбросил свою коноплю и призывал гонцов за анашой последовать его примеру, попросить помощи у наблюдавшего за избиением Гришана, тот спас бы его. Однако Авдий вновь проявил свое мужество до конца и предпочел смерть, но не предал свои убеждения.

Герой так же принципиально и смело вел себя и в дальнейшем, когда в силу житейской необходимости стал сподручным, наряду с безвольными алкоголиками, сталиниста Обер-Кандалова, расстрели­вавшего беззащитных сайгаков, и тщетно пытался прекратить жесто­кое истребление животных в Моюнкумской саванне. В силу этой героической непреклонности Авдий в конце концов и пошел, как и Бог-мученик Христос, «на плаху, на крестную муку ради идеи». Причем для Айтматова важно то, что его герой сам осуществляет свой нравственный выбор ради своих представлений о добре и Боге.

Образ Авдия не получился бы художественно полнокровным, если бы автор «Плахи», будучи национально своеобразным мастером слова, не следовал бы при этом традициям русской классики. «Имен­но школа великой русской литературы, в сочетании с природным даром и несомненной почвенностью, глубинным чувством своего народа, сделала Чингиза Айтматова одним из лидеров нашей литера­туры»,  — верно заметил В.Бондаренко[2].

Однако нельзя принять упреки этого критика, адресованные Айтматову в том, что он якобы отрешился от своей национальности, религии и культуры во имя полонившего его космополитизма и переписал в «Плахе» Библию и Михаила Булгакова[3]. Никакой трагедии в том, что талантливый современный писатель, пусть и не христианин, обратился, выполняя определенную творческую задачу, к Библии и «Мастеру и Маргарите», нет.

Во-первых, разве обращение к духовному и культурному наследию, заключенному в Библии, дозволено только художникам-христианам по вероисповеданию? И не свидетельствует ли сам факт избрания евангельских текстов в качестве одного из духовно-куль­турных кодов о притягательности христианства?

Во-вторых, учеба в «школе великой русской литературы» вполне может подразумевать усвоение «уроков» не только И.Турге­нева, Л.Толстого, А.Чехова, но и М.Булгакова. Здесь каждый из «учеников» вправе самостоятельно выбирать себе программу, что Айтматов и сделал, причем сделал как писатель, обладающий восто­чным типом культурного сознания, у которого принципиально отличное от западного писателя отношение к великим предше­ственникам.

Восточная литературная традиция допускает создание новых текстов на сюжет классического произведения, как правило, поэти­ческого, с непременным использованием размера, рифмы, системы тропов того произведения, на которое отвечает своим творением представитель нового литературного поколения. История восточной поэзии знает такие «ответы» (назира), написанные Амиром Хосровом Дехлеви, Алишером Навои, Абдуррахманом Джами, Мухаммадом Физули на пять поэм, созданных в XIII веке азербайджанским поэтом Низами Гянджеви. Однако природа художественного сознания Айтматова все-таки двойственная — западно-восточная. Вот почему в качестве литературного источника, своего рода высокого образца, он выбрал произведение русского писателя, приобщившись тем самым через роман «Мастер и Маргарита» к духовной основе в жизни большей части европейцев. Результатом этого и стал своего рода «западно-восточный» синтез: евангельские главы булгаковского романа, как и само Евангелие, явились той «канвой», на которой киргизский писатель вышил свои оригинальные «узоры».

Вторая сюжетная линия «Плахи» связана с эпохой зарождения христианства. Герои этой линии хорошо знакомы читателям по Евангелию и «Мастеру и Маргарите» — Иисус Христос (правда, дискуссионным остается вопрос о том, можно ли связывать булгако­вского Иешуа с Христом) и Понтий Пилат. В отличие от Булгакова, Айтматов вводит еще и дополнительных персонажей —  Богоматерь и Бога-Отца, а также видоизменяет образ ласточки, летающей в колоннаде в сцене допроса Пилатом Иешуа. У Айтматова это образ большой, царственной птицы, кружащей над Иисусом Христом. Су­щественно, что фигура Авдия Каллистратова, распятого на саксауле, напоминает большую птицу. Тем самым проявляется характерная для писателя тенденция в создании парных персонажей. Своего рода пару, объединенную на основе нравственно-религиозных исканий, и образуют в «Плахе» Авдий и Христос.

Важной для раскрытия образа айтматовского Христа стано­вится сцена признания маленького Иисуса со стороны Бога-Отца, спасшего малыша в то время, когда он чуть было не утонул, катаясь на лодке. Во-первых, тем самым раскрывается присущее писателю, выросшему в Средней Азии, уважение по отношению к родителям. Во-вторых, у Айтматова, в отличие от Булгакова, делается акцент не только на земной, но и на божественной природе Бога-Сына.

Важную смысловую нагрузку несет у Айтматова образ царственной птицы, кружащей над Иисусом Христом. Это ценная художественная находка и одновременно яркая национальная деталь. Существенно, что фигура Авдия Каллистратова, распятого на саксауле, напоминает большую птицу. Тем самым проявляется характерная для писателя тенденция в создании парных персонажей. Своего рода пару, объединенную на основе нравственно-религиозных исканий и непреклонного героизма, и образуют в «Плахе» Авдий и Христос.

Третья сюжетная линия «Плахи» связана с хорошо знакомым Айтматову и родным для него материалом — жизнью и работой киргизского чабана Бостона Уркунчиева, неравнодушному и к своему делу и ко всему, что происходит вокруг. Бостон, как и Авдий, герой переходного типа (передовой чабан, он на излете социализма призывает, чтобы землю и скот отдали чабанам). Он близок «почвенным» старикам и старухам русских «деревенщиков»: Бостон — большой труженик, образцовый семьянин.

Три сюжетных линии произведения связаны историей гибели пары волков — Ташчайнара и его синеглазой волчицы Акбары и их незадачливых волчат. Лиризм и поэтичность роману придают плачи Акбары, восходящие к киргизским фольклорным плачам. В этом есть своего рода аллегория истребления современным человечеством природы и ее мести ему.

Единство трем сюжетным линиям «Плахи» придают общие проблемы (человека и природы, борьбы нравственности и безнравственности). Но в целом проблема природы здесь усложнена, по сравнению с «Белым пароходом…»: конопля, несущая наркотический кайф, тоже порождение природы. И это порождение природы подлежит уничтожению.

В разных сюжетных линиях романа выделяются типы героев-хищников или конформистов (Гришан, Обер-Кандалов, Базарбай Нойгутов, Понтий Пилат) и героя, готового на гибель ради отстаивания своих убеждений (Авдий, Иисус Христос, Бостон). В отличие от прежних представителей данного типа, в образах этих персонажей усилен драматизм: они либо гибнут сами, либо гибнет их мир в результате трагической ошибки. Прав критик Е. Сурков: «Этот роман —  как крик. Как отчаянный призыв, обращенный к каждому. Одуматься. Осознать свою ответственность. За все,  что так —  на пределе —  обострилось и сгустилось в мире»^[1].

Т.Т.Давыдова, доктор филологических наук, профессор МГУП имени И.Федорова