Моя жизнь и Советский порядок

Моя жизнь и советский порядок

О двойном дне рождения

Меня зовут Муса. Фамилия – Мураталиев, по национальности кыргыз. В паспорте значится, что я родился 15 февраля 1942 года, хотя мать говорила, что я появился на свет в дни, «когда созревала рожь», а в наших краях это происходит в августе. Деревенька Джар Кашат, где прошло мое детство, находилась в Ат-Башинском лесничестве Нарынской области, что в Киргизской ССР. Она стояла у подножья гор, с трех сторон окруженная смешанным лесом. Открываешь дверь, а оттуда глядят близкие сосновые ветви, отдающие ароматом пахучей смолы. Чуть поодаль светлые стволы берез, а пониже – кудри вечнозеленой арчи (можжевельника). В нашей деревеньке было с дюжину домиков, построенных на скорую руку, и ничего больше – ни магазина, ни больницы, ни школы, ни клуба. Поэтому впервые факт моего существования взял на карандаш агитатор, пришедший в Джар Кашат записывать детей в школу. Со слов моей матери он указал август как дату моего рождения, но в восьмом классе вожатая, сопровождавшая нас в райком для приема в комсомол, поменяла эту дату на февраль.
Жителями нашей деревеньки были сплошь баи. С приходом советской власти байских семей, бежавших с насиженных мест оказалось довольно много. Некоторые из них перебрались в Джар Кашат, куда без особой нужды власти не заглядывали. Одним словом, баи укрывались от длинной руки советской власти, хотя изначально именно они были хозяевами долины Чеч-Тюбе: у них были земля, скот, орудия производства, они нанимали людей на работу и т.д. Власть советов отняла у богачей все, а всех прочих простых людей насильно согнала в сообщества, назвав это колхозами. Правда, это случилось еще до моего рождения. Так что, мне посчастливилось увидеть настоящих баев, эти люди и сейчас перед глазами: Булангбаш, Мураталы, Мусуралы, Айдаркул, Токтосун, Чонг Кемпир, Чурку Кемпир, Ойдокоз Кемпир, Атымбюбю. Все рослые, степенные, мудрые, отличавшиеся отменным здоровьем, словом, теперь таких личностей редко встретишь. Раскулаченным в нашей семье был мой дед – Мураталы.

Аттестат зрелости

Среднее образование я получил в четырех школах. Самым близким населенным пунктом к Джар Кашату был колхоз Бирлик. Поэтому первый класс я окончил там. Утром надо было пройти 7километров до школы, а вечером проделать обратный путь. Поэтому на следующий год бабушка договорилась со своей подругой татаркой, жившей в районном центре Ат-Баши, чтобы я жил у них и учился в здешней школе. Шестой-седьмой классы я окончил, живя у своей тети в колхозе «Пограничник». В восьмом-десятом учился в областном центре – в городе Нарыне, живя у каких-то маминых знакомых, там же я и получил аттестат зрелости. Похоже, у меня в подсознании крепко сидел патриархальный образ жизни прежних лет. Он нет-нет да сердце попугивал, пощипывал. Возвращаться в тот мир мне не хотелось. Поэтому, как только я оказался в городской среде, у меня появилась способность вжиться в нее быстро и легко. Городская жизнь была мне по душе, и я делал все, лишь бы уцепиться и никуда не уезжать из него. Вскоре перебрался в столицу -Фрунзе, работал, а через некоторое время устроился сотрудником в милицейскую газету «Дзержинец», не имея никаких на то журналистских навыков. Потом поступил в Киргосуниверситет на вечернее отделение факультета журналистики.
В 1965 году участвовал на открытом конкурсе для поступления в Литературный институт им. М. Горького. В итоге оказался в числе тех, кого пригласили для сдачи вступительных экзаменов в Москву! Это был подарок судьбы. Так я впервые в своей жизни переехал с континента Азии на континент Европы. По окончании института, вернувшись на свою родину, в центр Азии, устроился собкором в партийную газету «Советская Киргизия», потом перешел на республиканское телевидение редактором литературно-драматического вещания, а позже стал собкором АПН по Киргизской ССР.

О судьбе рукописей

В 1974 году я был послан в Москву в аппарат головной организации Союза писателей СССР ответственным секретарем Совета по киргизской литературе. Тогда в СП СССР существовали, кроме жанровых, еще 14 советов от каждой союзной республики. Мне посчастливилось работать бок о бок с яркими личностями – представителями всех титульных наций страны советов. В Союзе работали консультантами азербайджанец и армянин, белорус и украинец, киргиз и казах, узбек и грузин, молдаванин и эстонец, латыш и литовец, таджик и туркмен, а не только русские. Вот какой был коллектив.
Среди советов три – литовский, эстонский и киргизский – слыли «проблемными». Они не раз выносили на обсуждение не злободневные с точки зрения руководства вопросы. Совет по киргизской литературе, например, не одно заседание посвятил реабилитации писателей, ставших жертвами сталинских репрессий 37 года. Проводить такие мероприятия руководство не запрещало, но и не приветствовало. Существовала горсточка несгибаемых писателей, по своему духу являвшихся диссидентами. На таких энтузиастов и опирался киргизский совет. Власть их ненавидела, но в то же время ничего не могла с ними поделать. Среди них были Валентин Катаев, Мариэтта Шагинян, Виктор Астафьев, Даниил Гранин, Кайсын Кулиев, Семен Липкин, Лев Озеров, Яков Козловский и другие. Это были писатели, которые не боялись в любых ситуациях говорить правду в глаза. К тому же их слово имело большой общественный резонанс. Советские люди, затравленные репрессивными мерами режима, затаив дыхание, ждали выступления этих писателей. Мне казалось, что граждане выражали свои мысли и чувства через их уста.

О Главлите и редакторе

Работа в головной организации писателей дала мне возможность взглянуть на литературный процесс изнутри. Оказалось, что он не так уж прост. Для меня впечатляющим было внедрение идеологических норм в сознание творческих людей. Эта была особая политика, продуманная очень тонко и она проводилась тремя способами. Официальным путем, то есть, через отдел Главлита. Не официальным путем – при редактировании и путем администрирования. На первый взгляд, кажется, что советские писатели были сплошь и рядом конформистами. На деле они становились такими после долгой и безуспешной борьбы отстаивания своего слова. Воспитание умов творческих лиц коммунистическим режимом шло почти 70 лет. Началась эта борьба, говоря словами Григория Померанца, «с образованным обществом», с лета 1922 года и продолжалась до последних дней перестройки. Тридцатые годы по сути дела функции цензуры стал выполнять редакторский корпус. По этой причине писатели опасались своих редакторов. С ними никогда не спорили, соглашались на любые сокращения или даже переделку своих рукописей. И сейчас у бывших советских авторов замечания редактора вызывают боязнь, хотя у нынешних редакторов, говорят, интерес к рукописи чисто коммерческий.

«Моей рукописи что ни слово все золото»

Что касается молодых, то проработка их мозгов шла особым способом. Как только молодой автор проявил себя, тут же его труд попадал к рецензенту. Обычно автор и внутренний рецензент не видели друг друга никогда, а торг вел редактор. Пропустив рукопись через свое сито, рецензент расставлял свои «галочки» и передавал ее дальше. Тогда по этим наметкам редактор начинал править текст. Молодое дарование по-своему реагировало на это, говоря: «Я сам оцениваю свое произведение, мне не нужен усредненный текст, в моей рукописи что ни слово – золото!». Однако преуспевающий в своем деле редактор разделывал его в пух и прах. Порою, в его стихах критиковалась даже аллитерация, как бессмысленная игра звуками! А на деле было намерение запретить футуристические проявления, пока творчество начинающего поэта не стало фактом литературы. Далее рукопись переходила в руки сотрудника Главлита. И тот в свою очередь терзал ее. К тому же его вердикт был единственно верным и окончательным. Начинающий автор запоминал этот урок на всю жизнь. Так молодому писателю прививались идеологические стандарты. Далее он сочинял творения уже под диктовку собственной цензуры.
Тогда многие писали «в стол», а некоторые прекращали писать вообще. Каким образом можно отстаивать свои слова и не быть предателем своей совести, показала великая Анна Ахматова, десятки лет хранившая поэму «Реквием» в своей памяти. Также Борис Пастернак, мужественно выдержавший муки травли не один десяток лет. Так, я, работая в Союзе писателей, я воочию видел, как и каким способом осуществляется политико-идеологическое вмешательство режима в творчество пишущих людей! Те же писатели, которые не могли отступиться от своих творческих принципов, в советском обществе выглядели маргиналами. Их позиция представлялась вызывающей и приводила к открытому конфликту с властью. Судьба рукописей таких писателей, в прямом значении слова, зачастую решалась в стенах краснокирпичной крепости Кремля. Каждое новое творение, какого бы оно качества ни было, начинало свой путь с добывания разрешительных виз из надлежащих инстанций. Самыми ценными визами являлись подписи или даже телефонные «указания» кого-нибудь из членов идеологической когорты партии, например, Суслова, Лигачева…

Киргизские писатели и цензура

Лишь по киргизской литературе, так было с рукописями Ч. Айтматова, Т. Сыдыкбекова, Т. Касымбекова, К. Тыныстанова, А. Саспаева, Ш. Садыбакасова, К. Джусубалиева, К. Джусупова, М. Байджиева, Б. Джакиева, и даже изданием великого эпоса «Манас». Правда, из этого ряда исключение составлял Айтматов. Хотя у него были многократные трудности с публикацией повестей и романов, однако разрешение на их публикацию Чингиз Торекулович добывал сам: своим авторитетом, обаянием, хождением по кабинетам высокого начальства. Что касается остальных – им пробивал путь к публикации в масштабах страны Совет по киргизской литературе. Правда, такие книги долго «плавали», а когда выходили из типографии, текст их уже морально устаревал.

От брежневского застоя до горбачевской перестройки

Хотя сам я боролся против цензурирования писательского труда, издание моих книг давалось с кровью, прибавляя седины на голове. Особо жесткое давление со стороны власти я испытал во время издания романа «Майская кукушка». Он вышел в 1989 году в «Советском писателе» без моего на то согласия – с сокращениями, в том числе был выкинут из текста эпизод, вызвавший огонь критики. В нем раскрывалась суть жестокой акции карательного отряда царской армии, послужившая причиной исхода киргизов в Китай в 1916 году. Эпизод, похоже, привел в состояние шока тогдашнего секретаря по идеологии, члена Политбюро ЦК Егора Лигачева. Он причислил меня к отряду «врагов» советского строя. Об этом, оказалось, говорилось на январском пленуме (1987 года) ЦК КПСС. Разгневанный секретарь вызвал тогдашнего первого секретаря ЦК КП Киргизии Апсамата Масалиева на Старую площадь, вылил ему на голову свой гнев и дал соответствующие указания. А тот, в свою очередь, выступая 21 февраля 1987 года перед республиканским партактивом, говорил: «…в своем романе «Майская кукушка» писатель т. Мураталиев, отступив от классовых позиций, принципов историзма, непомерно сгустив краски, вопреки истине, своей трактовкой этих событий он объективно подогревает националистические предрассудки». После этого в Москву пошло письмо о снятии меня с должности. Но именно в те дни я получил неожиданную поддержку секретаря СП СССР Ю. Верченко. На общем собрании он заявил: «Муса! Не опускай голову. Мы не отдадим тебя на съедение!» Эта, слегка по-простецки сказанная фраза спасла меня.

Против течения

Сейчас многим кажется, что тогда в головной организации писателей работали одни прокоммунистически настроенные карьеристы, на деле там были также и вполне вменяемые люди. Бывший комсомольский работник Ю. Верченко был в СП СССР ответственным по идеологии. А получилось, что именно он пошел против течения! Что касается моего романа, то критика продолжалась. Выступая на конференции 5 декабря 1987 года, председатель КГБ Киргизской ССР В. А. Рябоконь говорил так: «…некоторые литераторы необъективно трактуют в своих произведениях обстановку 1916 года в Киргизии, заостренно и натуралистически описывают, отдельные конфликтные эпизоды. Надо сказать, что в своем стремлении выпячивать межнациональные столкновения 1916 года писатель Мураталиев М., не одинок…» В Москве на «Майскую кукушку» с критикой обрушлись академики Ю. Бромлей, Э. Баграмов и другие. Однако нашлись литераторы, отзывавшиеся о нем положительно. Это писатели Ч. Айтматов, Р. Гамзатов, Я. Козловский, Л. Озеров, критик З. Кедрина. Некоторые из них и раньше оценивали мои прежние романы и повести высоко, тем самым, давая возможность их публикации. В разное время мне помогали поэт Лев Озеров, прозаик Сергей Сартаков, критик-литературовед Юрий Суровцев. За что я им премного благодарен!
Вскоре Советский Союз рухнул, на окраинах его появились новые молодые государства. Так же и в писательской среде произошел обвал. Пишущие люди разбились по интересам: на тех, кто принимает либеральные ценности, и на тех, кто их не приемлет. Я остался с либералами. Вскоре мне пришлось уйти с работы, так как без поддержки государства союз практически прекратил свое существование. В 1998 году я перешел к описанию прозы жизни в каждодневном режиме – на радио «Свобода».

Западные издатели и советские авторы

Тогда западные издатели следили за книгами, судьба которых в Советском Союзе складывалась непросто. И как только такие книги появлялись на свет, они тут же издавали их у себя. Таким образом, были выпущены мой роман «Желтый снег», повести «Две жизни», «Хваткий мой» и «Тень птицы». Немецкое издательство «Volk und Welt» опубликовало в 1985 году прозу под названием «Новое поколение советской литературы». Кроме моей повести «Хваткий мой» в это собрание были включены повести и рассказы В. Маканина, В. Крупина, А. Кима, П. Краснова, Л. Петрушевской и С. Кондратиса. По сути это была подборка семидесятников, произведения которых, по выражению тогдашних критиков, приводили читателей в состояние шока. В этих произведениях открывалась правда, приводившая читателей в содрогание. В том же 1985 году издательство «Mora Kiado» выпустило мою повесть «Хваткий мой» на венгерском языке. После моя проза была переведена более чем на десять языков.
Все это фрагменты из моей личной и общественной жизни. А что касается Джар Кашат, мне как-то говорили, что нынче там никто не живет. Я теперь живу в Москве, тем не менее, образ прекрасной Джар Кашат маячит перед глазами, стало быть, она все еще продолжает жить во мне.

Спасибо, что дочитали. Можете оставить свои отзывы. Если вы старше меня, то так же воспринималось вами время советское или я в чем-то покривил душой? Если вы младше меня, то задавали ли вы себе вопрос, почему называют прежнюю жизнь режимом? Нашли ли что-нибудь новенького для себя? Оставьте комментарий, я буду только рад.