Мураталиев Муса
Официальный сайт писателя
Главная страница » Муса Мураталиев. Охота на волков

Муса Мураталиев. Охота на волков

автор Муса Мураталиев
Комментариев нет


ОХОТА НА ВОЛКОВ

(повесть)

Темиркан во сне рассказывал жене Алисе неправдоподобную, по его мнению, историю, приключившуюся с ним вчера. Пышные и длинные волосы Алисы застилали ему глаза. Она парила в воздухе, как на картине Шагала. Неудобства не ощущала, держалась в невесомости уверенно, без тени конфуза. Беспокойства не проявлял и Темиркан. Он сознавал, что это сон.

– Раньше никогда не доводилось говорить по «ВЧ », – прибавил Темиркан размягченно. – А тут сходу меня спросили:

«Охоту на волков» вы написали?

Не поймешь, то ли шутит человек, то ли всерьез… Растерялся я. Вместо толкового ответа:

«Я впервые разговариваю по «ВЧ».

А он:

«Причем тут «ВЧ?» Вы мне скажите прямо: это у вас такой голодный да заразный?»

Я собираюсь ответить, но он меня не слушает.

«Признавайтесь. Ведь это вы написали? Где этот очерк?»

«А в чем дело?»– перебил я его.

«Нет, где ваш очерк?!» – твердо настаивал он.

«Вообще- то имеется у меня такой материал», – ответил я.

Неожиданно молчок на той стороне провода и, похоже, не решается человек что-то выговорить. Наконец услышал:

«Успеха вам!» – и тут же нас разъединили.

– Горечь и радость охватили меня оттого, что разговор наш толком не получился, осталось недоумение, – рассказывал дальше Темиркан. – К тому же задето было моё самолюбие. Поделиться своими ощущениями – не с кем. Большой кабинет на время разговора с областным начальством был предоставлен мне…

Алиса ничего не ответила. Она пребывала в блаженном состоянии, паря в воздухе, презрев притяжение земли, и делала вид, что слушает мужа, на деле не вникая в то, что говорил он. Было ей скучно, похоже, муж опять поднимал бурю в стакане. Отдыхать, отдыхать, ни о чем не думая.

Путь Темиркана лежал в сторону редакции. Он прошел через двор, в глубине которого располагалось скромное строение, куда каждый день приводила его дорога, точно праведника в Мекку. Шел медленно, стараясь после разговора по «ВЧ» в кабинете секретаря райкома не расплескать то горделивое чувство, которое только что он испытывал. На улице Аккалы знакомых встречалось достаточно, однако никто из них не интересовал, откуда путь держит Темиркан…

*.*.*

Резко открылась дверь. Все пятеро оглянулись. Двое мужчин и две женщины сразу же встали. Вошел коренастый, с накаченными мускулами Жайнак, ответственный секретарь редакции. Он был уже навеселе. Обычно в таких случаях не показывается «на люди», а тут как нарочно явился, словно сам себе предает. В кабинете, где между столами оставался проход для одного человека, запах вина ощущался сходу. Сотрудники вскочили скорее от неожиданности, нежели от почтения. Отв. секретарь редко заходил в их кабинет. Проходя между столами, задел правым бедром за угол столешницы, и связка ключей от сейфа, что лежала в кармане, звякнула. Жайнак часто выезжает за пределы не только области и республики, но несколько раз побывал в командировке и в Афганистане. Однажды даже взял с собой Кантемира, что сидит напротив Темиркана. Оттуда этот снимок, что под стеклом: Кантемир сфотографировал отв. секретаря в действующей армии с черным наганом в руке и в форме десантника, прицелившегося куда-то за кадр в неведомую для сотрудников редакции мишень. Все говорили, что Жайнаку форма к лицу.

– Жашкожоев, дорогой, – сказал отв. секретарь добродушно. – Твоим очерком интересуются в области. Вот дела, а? Я рад за тебя. Ты дай мне его, хочу еще раз пройтись.

Темиркан смутился, но ответил:

– Меня тоже вызывали в райком для разговора с областью. Подшивку только не нашел, ведь с тех пор, как очерк появился, минуло семь лет.

– Сходи в библиотеку, восстанови по памяти или спроси у кого-нибудь.

– Может, у вас сохранились старые подшивки? – обратился Темиркан к коллегам.

Женщины ответили, что не держат такого у себя, а Кантемир обещал посмотреть вечером на чердаке. Тут Жайнак опустился на единственный стул для посетителя, придвинутый к столу Кантемира. И тогда все сели. Отв. секретарь завёл речь о том, что львиная доля номера заполняется сейчас материалами ТАСС… Темиркан горел желанием узнать: что бы все это значило? Отчего вдруг вспомнили о старом очерке? Но Жайнак не стал ничего разъяснять. Такое было впечатление, что он избегал этой темы…

* * *

Жена продолжала парить в воздухе. Темиркан почувствовал, что ему тоже хочется свободу, но он не знает, как достичь её и по этой причине мечется на земле. Под ногами лежала твердая, суглинистая, с редкой растительностью, знакомая с малых лет чештюбинская земля.

– Крамольный дух ищут они, – проговорила спокойно Алиса. – Пусть попробуют найти серьёзные улики против тебя. Как в той китайской пословице: в тёмной комнате ищут они не существующую черную кошку.

– Ой, как страшно! – усмехнулся Темиркан. – Очень им мой очерк понадобился? Тут что-то другое. Какое-то недоразумение.

«Антропологи считают, что череп…» – известила шариковая ручка Темиркана на белой бумаге, и тут ход мыслей его был прерван. Трезвонил черный аппарат. Сотрудники на миг замерли. Трубку снял Кантемир, как всегда чинно и не спеша. Могли позвонить любому из них, поэтому все четверо ждали, навострив уши. Мешки под газами у Кантемира непривычно вздрогнули. И тут же он протянул трубку через стол Темиркану.

– Кто это? – спросил тот. Он хорошо знал, когда и по какому поводу вздрагивают мускулы на широком морщинистом лице Кантемира. Ответа не последовало. Крайне раздраженный визгливый голос отв. секретаря в телефонной трубке заставил его встрепенуться.

– Почему сразу не зашел? – возмущался он. – Долго буду ждать тебя! Где твой волк? Волка сюда! Живо!..

Лишь теперь Темиркан вспомнил, что вчера вечером нашел дома черновик очерка, но забыл захватить с собой.

– У меня только черновик.

– Ей-богу, Жашкожоев, ты что-то не понимаешь, – опять обрушился на него отв. секретарь. – Сколько надо повторять, чтобы ты понял? Говорят же тебе человеческим языком – достань! Заново перепиши!.. Срочно! – тут он крепко выругался. И добавил: – Жалко мне твою родную мать, однако сам к этому подталкиваешь!

Сотрудники не отрывали глаз от Темиркана, поскольку визгливый голос отв. секретаря заполнял весь кабинет:

– Небось, бумаги перекладываешь с места на место? Чем ты занят сейчас?

– От редактора задание по передовице, – Жашкожоев с трудом сдерживал себя, чтобы не повысить голос, что было бы крайне нежелательно. – Переписываю. К вечеру надо засылать в набор…

– Погоди, Темиркан, – перебил его отв. секретарь. В чёрной трубке слышно было как злость так и выпирала из него, даже прихватывало дыхание. – Слушай, ты!.. Не понятно тебе моё слово, твою мать!.. Моё слово! А не редактора! Понятно? Возьми ноги в руки и дуй! Через час жду тебя в моем кабинете. Тащи своего клыкастого зверя со всеми потрохам!.. Нас устраивает и черновик. Усек? Или повторить?

– А что тут усекать? – переспросил Темиркан. – Только вот, что скажет редактор?

– После обеда в райком прибывает человек из аппарата обкома. Мы должны вручить ему, твой поганый текст. Дуй! Ну? Что стоишь?

– Я думал, еще что-то скажете…

– Я еще вчера тебе сказал! – заорал Жайнак. – Заруби себе на носу: впредь то, что выйдет из-под твоего чертова пера, увидит свет, прежде всего у нас, на страницах нашей газеты. В областную – можешь писать, но сперва для нас наработай. Справишься с малым, тогда о большем думай. Хотелось бы взглянуть, что за диковинки такие ты им подсовываешь. Договорились?

– Да, конечно… – согласился Темиркан.

* * *

Во дворе у небольшой клумбы сторож помогал своей старушке высаживать купленные на базаре цветы. Темиркан взял у старика велосипед: пешком ему не обернуться и за час. Живёт он на окраине, за десятой улицей, она так и называется: Одиннадцатая улица лесорубов. На багажник взгромоздил чёрный кейс. Мерно и туго нажимая на педали, он взял разгон. За прямыми, широкими улицами Карла Маркса и Ленина круто повернул налево. Улица с новыми аккуратными типовыми домами и мансардами называлась Кутузовской. Лента дороги была еще недостаточно утрамбована, испещрена колдобинами и трещинами. В кейсе лежали – «Изречения Конфуция», «Бред и сны» Фрейда, «Избранное» Кафки в твёрдых переплетах, они будто птицы в клетках барабанили по пластмассовым ребрам полупустого кейса. Утром Темиркан взял их в библиотеке, чтобы проверит цитаты, использованные в очерке нештатного автора.

Родители его однокашника Кунеса оказались дома: старик играл на комузе, его жена, сидя у медного самовара, пила чай с сахаром и молоком. Сотрудник районной газеты Темиркан считал себя другом Кунеса, ныне ответственного работника обкома.

– Аяш ата, как бы мне повидаться с другом, – сказал Темиркан, выпив пиалочку соленого горячего чая. – Дело есть.

Старик, фальшивя, доиграл кюй «Жаш кербез», прислонил инструмент к стене, степенно ответил, что сын появится в пятницу, но не в эту.

Темиркан был в неведении, что происходит с ним и что хотят сотворить с этим очерком? Приехал на чужом велосипеде, надеялся, что застанет Кунеса дома. Оказалось напрасно. На неровной дороге его так трясло, что Темиркан вынужден был ехать медленнее, чем хотелось. Скорей бы добраться до своей Одиннадцатой. Неожиданный интерес к нему отв. секретаря не предвещал ничего хорошего. Поэтому Темиркан сообразил, что надо срочно найти покровителя. Может быть, достаточно вмешательства Кунеса, и отв. секретарь перестанет издеваться…

– Зверь твой не так уж безопасен, как нам показалось, дружище, – сказал редактор Темиркану в присутствии ответственного секретаря. – Поезжай в область. В отдел культуры доложишь, где вымысел, а где реальность. Объясни, что ты хотел этим сказать. Но чтоб мнение в отделе создавалось правильное. Кто-то, выходит, наклепал на тебя.

Темиркан скосил глаза на отв. секретаря, дав понять редактору, что хотел бы поговорить с ним без него и в другой раз.

– Ты ведь не красная девица, что медлишь, – повторил редактор, понимающе взглянул на своего сотрудника, а затем и на отв. секретаря. – Тут все свои. Не скрытничай.

– Могу поехать, конечно… – ответил Темиркан. – А когда?

– Да хоть сейчас! – не выдержал отв. секретарь. – Только у меня на твои командировки денег нет, за свой счет дуй! И еще знай, если мы согласились на такое, то лишь из гуманных соображений, иначе…  Еще неизвестно, как обернется все в обкоме!

– В четверг внеочередной пленум по идеологии. Похоже, моё выступление потребуется, – продолжал редактор. – Набросай, Жашкожоев, несколько своих соображений, при каких обстоятельствах твой очерк написан, что толкнуло тебя к этому.

– Сиди уж здесь! Никуда не надо ездить! – буркнул неожиданно Жайнак и многозначительно посмотрел на редактора. – Возьмет да брякнет там что-нибудь, а там потом придется расхлебывать.

Редактор понимающе замолчал. Темиркану ничего не оставалось, как выйти из кабинета. Наглость отв. секретаря, укор редактора и то, что его вызывали для этой беседы специально, так, чтобы об этом знал Кантемир, – все это неспроста. Голова раскалывалась, ноги стали ватными. Идя по узкому проходу к шатающейся табуретке у своего рабочего места, Темиркан снова подумал: необходимо найти чью-то поддержку. Похоже, без помощи авторитетного человека ему несдобровать. Что будет с последним его очерком, гранки которого он недавно вычитал? Пусть Жайнак принимает авторство на себя. Если станет препятствовать публикации, Темиркан так и предложит ему: берите авторство! Надо срочно накатать для редактора несколько страничек и отдать на машинку. Пусть возьмет с собой. От него кое-что зависит, старик обязательно защитит его. Он человек порядочный.

О пленуме, хоть и значившемся внеочередным, чештюбинцы уже знали. Для участия в его работе прибудут люди из других областей, ожидается и кто-то из руководителей республики, говорят, будет даже представитель из Москвы. На таком уровне пленум проводится не часто, отсюда и волнение редактора. Пожилая машинистка принесла отпечатанные заметки Темиркана. Получилось две страницы. Перечитывая, он подчеркнул: «Свобода слова и печати гарантированы Конституцией». Еще ему понравилось место, где он писал о достоинстве и чести советского человека.

Редактор, занятый материалами следующего номера, рассеянно взглянул на вошедшего Темиркана. Он жестом руки указал на стол, где он может оставить материал, и снова углубился в чтение. Ему хотелось сказать еще и о своем новом очерке. Пора ставить его в номер, иначе материал устареет. Но, подумав, что редактор и сам должен понимать это, вышел из кабинета.

Утром, собираясь на работу, Темиркан прочитал отпечатанный на машинке по черновику старый очерк. В редакции он ходил из рук в руки, но никто ничего сомнительного в нем так и не нашел. Основная мысль заключалась в том, что люди бездумно порою истребляют волков только лишь потому, что эти звери таковыми родились. Темиркан открыл энциклопедический словарь и, найдя слово «Волк», прочитал: «Хищное млекопитающее сем. псовых. Дл. тела 1-1,6м. В Евразии, Сев. Америке. В СССР почти по всей терр…» Хотелось посмотреть, как пишется слово по латыни, но не указали. Возникла мысль: а как живут волки, например, в Центральной Европе или в Китае, где большая плотность населения, или в Северной Америке, в Австралии – где наоборот просторно. О том, что в этих государствах существует закон, защищающий волков от браконьеров, Темиркан знал, но насколько он внедрен в практику – неизвестно.

В редакции выяснилось, что, оказывается, отв. секретарь еще вчера просил сдать индивидуальные планы на следующий квартал. Темиркан не знал это. А остальные свои планы написали дома. Теперь они обсуждали.

– Ну и коллективчик! Оу-у! – вырвалось у него. – Трудно было сообщить?

В ответ дружное молчание. И Темиркан погрузился в свои думы. «К депутату надо… Проситься в командировку в Кызыл-Туу. У депутата Золотая звезда, к нему прислушиваются. Сказать Жайнаку: дай задание, съежу. Поищет в плане и скажет: нечего тебе в Кызыл-Туу делать. Не суетись, когда надо будет, сами пошлем». Темиркану захотелось вдруг опрокинуть свой стол и вместе с ним весь этот дом! Убогость и замкнутость обстановки, от которой зависела его повседневная жизнь, душила…

* *.*

Жена теперь передвигалась по воздуху одна. Они оказались на лужайке в предгорьях Коштюбе. Темиркану видна каждая былинка, все многоцветье трав. Алиса, легко взмывая над зелёной лужайкой, занятая сбором душистых, ярких цветов, продолжила рассказ мужа.

– Аккалинцы еще не знали, как закончился пленум, – начала она. – В тот же вечер Кир ТАГ передал сообщение о нем, а так же доклад первого секретаря обкома. Пока телетайп отстукивал полный текст доклада, дежуривший в тот день ответственный секретарь редакции Жайнак дважды заметил в перечислении, а потом и в негативе, упоминание об очерке «Охота на волков» Жашкожоева. Говорилось, что объективно автор воспевает культ насилия, ибо действия волка наталкиваются на мысль, что он (зверь) носитель зла и жестокости… Раза три Жайнак перечитал эти строки доклада. В районе еще никто не был знаком с материалами пленума, а отв. секретарь уже решил, как поступить. Он обошел редакцию, оповестил коллектив, чтобы собрались в конференц-зале. До окончания работы оставалось всего полчаса, поэтому отв. секретарь спешил. Он первый пришел и тут же встал за стол президиума, ожидая сотрудников. Никто не знал причины внезапного совещания, но по виду Жайнака уловили тревожность предстоящего сообщения. Напряжение в зале нарастало. Казалось, что это каждый приходящий – опоздал, и это по его вине начало совещания затягивается. Наконец, в притихшем зале Жайнак сходу обратился к тебе, милый, с вопросом: где твой новый очерк? Занятый своими переживаниями, ты не отреагировал. Как всегда сидел во втором ряду напротив президиума. Жайнак, чуть повысив голос, повторил вопрос. Все, кто был в зале, затаив дыхание, смотрели на тебя, предчувствуя серьезный разговор. Вопрос показался тебе издевательским, так можно было спросить, почему вчера шел дождь, а сегодня не идет?

– Кто подсунул это в номер? – подняв гранки, отв. секретарь взмахнул ими.

Потом, гневно изобличая автора, стал рассказывать, как этот материал без его ведома очутился в макете. Положение спасла лишь случайность. Неожиданно обнаружив очерк и прочитав его, он ахнул! Кто же автор? Откуда у него такой цинизм? Смакование бытовизмов, мелкотемье? Какие ничтожные факты вдохновляют его? Написан материал коряво.

И ты, милый, узнал свой очерк, который оставил у редактора. Пока Жайнак размахивал им перед своим носом, ты ясно увидел в верхнем углу вёрстки резолюцию редактора, на выход в свет, притом в этом номере. Тогда ты поднялся и ответил, что очерк написан тобой, что ты передал материал редактору накануне его отъезда на пленум. Но ответственный секретарь, словно не слыша, продолжал нападки и обвинения. Тебе хотелось запустить в Жайнака стулом, на котором ты сидел. Только усилием воли ты взял себя в руки. Набрав воздуха, выслушал все до конца, а когда Жайнак замолчал, ты невозмутимо сказал:

– Очерк надо печатать сейчас, иначе он потеряет актуальность.

– Ах, вот оно что! Скажи на милость. Как же это я не догадался! – иронически воскликнул отв. секретарь, и, словно вспомнив, что сидят сотрудники, остановился. Тяжело дыша, с бледным от злости лицом, обратился к залу: – Он что, с Луны свалился? Сдается мне, Жашкожоев свихнулся. Психиатру бы хорошему его показать, как вы думаете?

Ты взглянул на своих коллег. Все они были, как и ты, журналисты районного масштаба. Они молчали. Тогда ты посмотрел на отв. секретаря. Стояли только ты и он. На обоих лица нет.

– Если показываться, то вместе с вами, – произнес ты спокойно.

Сотрудники были ошеломлены. В не меньшей мере удивился и ты, милый. Глаза журналистов упирались в пол, только отв. секретарь, то бледнея, то краснея, бушевал. И, наконец, погрозив пальцем тебе, закончил словами:

– Ко всему прочему ты, Жашкожоев, еще и не воспитан! Для начала придется рассыпать набор. По известным уже причинам очерк не устраивает нас. Попробуй, напиши другой вариант. Подойдет – напечатаем, нет – заберешь. Приедет редактор, ему будет доложено, и мы вместе решим, уместно ли тебе оставаться среди нас…

– Позвольте, за что? – крикнул ты.

– Тихо, тихо! Не шуми! – одернул тебя Кантемир. – Товарищи, разрешите мне сказать пару слов. Я еще тогда говорил, что в очерках Жашкожоева есть душок. А вы меня игнорировали, выгораживая его, как, якобы, способного…

Ты сел. Затаив дыхание, готовился выслушать остальных. Так полагается. И, в конце концов, остался ты, милый, со своими мыслями один в большом зале.

* * *

Темиркан приходил в себя после сна. И, просыпаясь под дружное чириканье птиц, смутно уловил в нем тревогу. Казалось, без особой на то причины возникло беспокойство, как ни странно, за себя – за свое существование. Глаза еще не открыл, а ощутил, будто бы за стеной дома стоят три машины «Жигули» и два «Москвича» на временной стоянке. Особенно ясно, до мелких деталей на капоте, увидел крайнего «Москвича». Только по цвету они были серые. Это удивило Темиркана: знал, что легковушки принадлежат соседям и окраска у них разная. Решив, что это связано с отсутствием солнца, взглянул в сторону горной цепи Богошту. И чудо! Он увидел солнце. Оно было тусклое, как медная чаша, и стояло низко у подножья склона. Отродясь акклинский джигит не видел там солнца. Догадывался, что видит солнце, еще до того, как оно вышло из-за горы. Но его нельзя было увидеть обычным взглядом! Дернулось сердце раз, другой, ударяясь прямо о грудную клетку. Сон как рукой сняло, а глаза открыть было боязно. Вдруг услышал чье-то кряхтенье рядом. Кто-то встал с постели, кашлянув, произнес: «Бисмилля рахман рахи-им». Да это старик с пятого этажа! Темиркан ясно и четко услышал, как тот лениво одевается и что-то бубнит себе под нос. Он живет двумя этажами выше, и никак нельзя предположить, будто ночевал он здесь. Тем не менее, старик, кряхтя, поднялся и, шаркая шлепанцами о линолеум, побрел в сторону туалета. Тут у Темиркана сами собой раскрылись заспанные глаза. Сердце ёкнуло!.. Одновременно он видел над своей постелью еще и спящую пару – соседей с третьего этажа. Ему было не по себе, казалось, это зрение и слух какого-то неземного существа. Представлялось, что все происходит во сне, притом во сне фантастическом и маловероятном. Его зрение словно рентгеновский луч проникало через толщу стен, стволы деревьев и даже казалось сквозь горы.

Темиркан повернул голову. Алиса мерно спала. То был сладкий предутренний сон. По обыкновению она откинула к ногам одеяло. За ночь он не раз поправлял его, будто у ребёнка. Посапывает мерно и безмятежно. Полная грудь то поднимается, то опускается в такт дыханию. И тут не обошлось без чудес: ему хорошо видны были все внутренние органы спящей рядом жены. Впервые он увидел безотказно, старательно работающее – примерно с кулачок младенца – сердце её. Все, что попадалось на глаза, имело цвет алюминия. Даже кровь жены была серой. Проследил, как она бежит по ветвистому древу кровеносной системы к самым мельчайшим сосудам – капиллярам. Серая жидкость уходила одними путями и возвращалась другими к трепещущему тугому узлу – сердцу Алисы. Оно беспрестанно стучало, будто лопасть мельничного колеса, сходу внушая уважение к себе.

Он протянул руку к одеялу и, вдруг увидев её, остолбенел! Вместо белой с тонкой кожей руки перед ним была серая лапа, покрытая грубой шерстью! Заметил также, что заканчивалась она тупыми когтями. И снова ударило: это же лапа волка! Темиркан, вскочив в мгновение ока, с какой-то небывалой проворностью приземлился на пол, но почему-то на четвереньки, а не на ноги. Увидел также другую руку, ноги – лапы серого матерого волка! Голова разламывалась от напряжения, по привычке Темиркан хотел было встать на ноги, однако, перекувыркнувшись через голову, опять приземлился на все четыре лапы. Страх охватил его, и чтобы проверить себя – не во сне ли все это происходит? – захотелось ущипнуть себя за руку, но вышло, что зубами схватил переднюю голень. И действительно было больно, пришлось отпустить. Не зная, что делать, Темиркан хотел было еще раз встать на ноги, но снова, перекувыркнувшись через голову, приземлился на четыре лапы. Причем, проделал это с небывалой энергией, умением и охотой. Как всегда. Как в жизни. Отчаявшись, остановился.

На рассвете из-за штор свет пробивался скупо, тем не менее, Темиркан видел все ясно и чётко. Жена спала с чуть приоткрытым ртом и, казалось, ничто её сон не нарушит. Посмотрел на своё туловище: все покрыто грубой шерстью такого же цвета, как и лапы. На спинке кресла висели его костюм, рубашка и галстук. Однако его не тянуло к одежде, будто никогда её и не носил. Когда же он осознал своё положение, то, согнувшись, громко зарыдал. Вышло: присел на задние лапы и, чуть поняв нос к потолку, завыл негромко. Глаза оставались сухими, слёз и в помине не было. Тем не менее, на душе чуточку полегчало. Ему показалось, что он стал хищным зверем, и уже не сможет обрести свой прежний человеческий облик. Направился к ванной, а получилось, что в два счета пробежал небольшой коридорчик. По привычке хотел было зажечь лампочку, однако глаза без света видели все ясно. Дверь как всегда была открыта – на ночь её оставляли открытой, чтобы тепло шло в коридор. Перешагнул порог, а получилось, прошмыгнул, оказавшись у зеркала! Аккалинский джигит тут же, отвернувшись, пошел обратно, а вышло, что, отскочив на два широких прыжка, достиг своей постели, что была в другой комнате. Сердце колотилось, как птица в клетке, голова болела еще больше. В зеркале Темиркан увидел настоящего серого волка, с острыми клыками, светящимися глазами и продолговатой мордой. Иногда в командировках он встречал на зимовках, пристрелянных животноводами волков, но ни разу не приходилось видеть их живыми. А тут увидел волка перед глазами и испугался. В отчаянии джигит опять зарыдал, при этом колотил себя по голове, по груди, по животу, но выходило – кусает себя за брюхо, за лапы так больно, что, поневоле приостановившись, поднял нос в потолок и гулко заурчал, будто завыл. Нашло отчаяние от мысли, что сейчас Алиса должна проснуться. А положение безвыходное: или сигануть через окно на улицу и – в ближайший за Аккалой лесок, чтобы жена не умерла от разрыва сердца, или остаться пока дома… И тут Алиса, с закрытыми глазами подняв голову, спокойно слезла с постели. Осоловело, вяло двигаясь, накинула на себя халат.

С этой минута у Алисы каждая минута расписана: медлить нельзя. Протянула руку, чтобы поправить одеяло на спящем муже и лишь тут заметила, что вместо Темиркана в постели лежит нечто неизвестное, ужасное! Наглухо закрывшись простыней, он собрался в комок, будто и не человек! Казалось, под простыней лежит собака! Холодея сердцем от недоброго предчувствия, Алиса, приглядевшись, обнаружила продолговатую, как калоша, чернеющей пуговкой морду зверя. «Волк ведь!» – мелькнуло в голове. Всплеснув руками, Алиса вскрикнула! Но тут же прикрыла рот ладонью. В мгновение ока исчезла сонливость. Окончательно проснувшись, с расширенными глазами и застывшими в груди рыданиями, Алиса замерла. Страх и стыд охватили её, сковывая все её тело.

Зверь зашевелился, попятился, как-то неумело и быстро стал спускаться с постели. Простыня, волочившаяся за ним до края кровати, так и остался лежать, а на пол спустился четвероногий обыкновенный серый волк! Попятившись, дошел до угла, замер, понимая, что дальше некуда. Жадные глаза неотступно следили за Алисой, будто контролируя её дальнейшие действия.

Молодая женщина встрепенулась: «Человек же я, не дам себя съесть. Легкую добычу пусть в горах поищет». Туловище забившегося в угол зверя дрожало, глаза по-волчьи горели ненавистью. Уши торчали, и заметно было, что дрожь пробивала его до острых кончиков ушей.

Тут Темиркан, забившийся в угол, зарыдал! Однако на деле кроме мелкой дрожи в теле, ничего не отражалось на его новом волчьем обличье. Чтобы как-то успокоить жену, он торопился объяснить ей происходящее: «Алиса, Алиса. Это я, твой муж. Не пугайся. Я это, Алиса». Но вышло, что завыл по-волчьи. Еще сильнее испугался Темиркан, закрутился на места, скуля от нетерпения и досады. Проникающим взглядом увидел трепещущее сердце жены. Тут же, опустившись на пол, он подчеркнуто покорно положил голову на вытянутые передние лапы, всем своим видом давая понять Алисе, что он не намерен нападать на неё. К тому же наглухо прикрыл веки, хотя и так глаза серого видели все вокруг хорошо.

– Темиркан? – Алиса проворно опустилась на колени и, нагнувшись, посмотрела под кровать. Тут же встала. Ножки деревянной кровати были равны и стояли прочно на полу. Больше там ничего не было. Посмотрела на серого волка в углу. Он лежал спокойно. Только теперь передние лапы закрывали глаза и уши. Причем сделано это было как-то неловко, будто специально. И тут только молодая женщина догадалась. Да это же он, её муж, в облике серого волка!

– О, ужас! Что же это такое?.. Что же это с тобой произошло?.. – однако не договорила Алиса. Нельзя было не верить тому, что видят глаза: это на самом деле четвероногий зверь, которого ни с кем не спутаешь. Только откуда он взялся? «И куда тогда девался в столь ранний час Темиркан? А если?.. – мелькнуло сомнение. – Так не бывает. Похоже, вышел куда-то». – Молодая женщина цыкнула на волка: – А ну?! Прочь!

Опережая мысли и движения Алисы, зверь одним точным прыжком юркнул под кровать. Женщина только заметила, как подол её колыхнулся от дуновения ветерка…

В ванной Алиса взглянула на себя в зеркало: лицо бледное, губы дрожат. Открыла кран с холодной воды. С ощущением холодка от быстротекущей воды почувствовала себя опять в своем доме. Матовая лампочка майлисайского производства освещала комнату мягко и достаточно светло. Станок для бритья мужа стоял заправленный лезвием «Schick» голландского производства. Его же маникюрные щипцы для ногтей «COOK.U.S.A», перочинный ножик, на сиреневой пластмассовой ручке которого написано: «Новгород»; на обратной стороне: «СП.ц.1р.60к.» Тут же стоял подаренный ею в день рождения Темиркана одеколон «O’ЖЕН» производства Москва-Париж. Все оставалось по-прежнему, ничего не изменилось. Уезжая в командировку, Темиркан обычно прихватывал с собой эти мелочи. Алиса несколько минут смотрела на них. Потом быстрыми шагами пошла к детской, где спали две дочери и сын. Слава Богу, они еще не проснулись. Волка там не было. В спальне что-то щелкнуло,  Алиса проворно, готовая на все, заглянула туда. Волка там не было. Дверь балкона приоткрыта. Вплотную подойдя к окну, она осмотрела балкон: никого. Молодая женщина закрыла дверь. Темиркана нет, а волка, казалось, она вообще никогда не видела.

В жизни Алиса так бывало часто: случается, беда отяготит душу, поносит она её на сердце порядком, а потом враз и позабудет. Однако к случившемуся в это утро Алиса не знала, как относиться: верить всему или это чья-то злая шутка?.. Пошла на кухню – время не ждет: детей накормить, в школу собрать да самой не опоздать бы на работу.

* * *

В секции «Игрушки» Алиса заняла своё место за прилавком ровно в десять. Народу было достаточно, она вдруг увидела, что Кантемир зашел и, не замечая её, удалился. Уже когда он вышел из магазина, она побежала за ним, чтобы догнать и спросить, знает ли он что-нибудь о муже. Однако, Кантемир, сделав вид, что не узнает её, и разговаривать не стал. Окаменев от неожиданности, она проводила его взглядом, пока он не скрылся за углом.

Вернулась Алиса в универмаг и механически что-то делала. В мыслях вдруг мелькнуло, что теперь она волчица, а Темиркан, обретший свободу, скрывается в лесу: ждет её там. Настроение было – хуже некуда, но повседневная суета мало-помалу втягивала её. Руки Алисы послушно доставали с полок игрушки, глаза отмечали их цвета, уши различали голоса покупателей. Лишь мысли копошились в голове, не давали покоя.

Ей вспомнилось, что во время свадьбы она впервые в своей жизни попробовало медвежатину. Отец Темиркана слыл хорошим охотником в лесхозе Тарагай. Всю жизнь в лесу провел. Пятерых детей воспитал, младший из них – Темиркан. Он тоже любит охоту, как и отец. При первой же возможности уезжает в Тарагай, обязательно с ночевкой, чтобы спозаранку успеть в засаде посидеть. Работая в редакции, он порою описывал эпизоды из пережитого им самим. Так написан и его очерк о «волчьей правде». Помнится также Алисе, что никогда он не садился писать, не зная заранее всей статьи. Последнюю неделю, оказавшись без дела, он сидел дома. Ей не понятно было, почему так поспешно, не церемонясь, в один день, его уволили с работы. Темиркан показал ей областную газету с докладом первого секретаря, но больше ничего не сказал. Друзей, родных и близких много, Темиркану, конечно, помогут устроиться на другую работу. А пока он слоняется без дела. Его материалы ценились, однако гонор у Темиркана всегда выпирал больше, чем надо. Если уж что-то он решил делать, то к чужому мнению не прислушивался никак. Такой уж он…

Простояв до середины дня за прилавком, Алиса пошла в комнату, что рядом с кабинетом товароведа, где продавцы обедали и курили. Последнее время, начиная со дня увольнения Темиркана, подруги по работе и знающие её чештюбинцы без конца расспрашивали её – что и как с мужем ее. Им она отвечала односложно: «Не знаю». Расспросы эти ей только причиняли боль. Поэтому она последнее время просто перестала отвечать на них. И рада была сейчас, что отрезала путь любопытствующим. В противном случае не смогла бы объяснить случившееся сегодня утром. Первый же аккалинец не поверил бы, а доказывать то, в чем она сама еще толком не разобралась, Алиса не собиралась. Сама мысль: «Как быть? Откуда ждать мужа?» – терзала её. А при воспоминании о сером волке у Алисы щеки начинали полыхать, будто в первую брачную ночь. Она ничего не знала, но понимала, что ничего не сможет сделать, кроме как продолжать стоять за прилавком.

Закончили работу в двадцать ноль-ноль. Она вышла со всеми, с заднего хода универмага, с авоськами в руках. Быстрыми шагами направилась домой в надежде, что муж уже там и что за все её переживания наконец-то можно будет его, как следует отчитать…

* * *

Противоестественно было оставаться дома – это Темиркан понял. Перемахнул через балкон, очутившись на улице невдалеке от своего дома светлым безоблачным утром. Решил не уходить пока в лес. Смиренно побрел дорогами родной Аккалы, известной ему до далеких, самых глухих окраин еще с детства. Обойти какой-либо двор со злой собакой или избежать неожиданного столкновения со случайным прохожим, волку было здесь легче, нежели за пределами райцентра. В зверином сердце уже совсем поселился страх за своё деяние – написанный очерк из жизни хищников. Казалось, что этот страх и превратил Темиркана в волка, а теперь он же заставлял рыскать его по улочкам родной Аккалы.

Шел он по улице Ала-Тоо. Живущие тут не имели собак, только сапожник из комбината бытовых услуг да многодетный приёмщик из заготконторы животноводческого сырья держали их, но обе были не злые, дурашливые на вид и не лаяли. По этой причине никто их не боялся. Можно спокойно пройти, не опасаясь поднять шум. Темиркан продвигался по пустой улице без оглядки, как вдруг чётко услышал зазвеневший телефон. В доме, мимо которого он следовал, трещал телефон. Волк приостановился: любопытно все же… У Темиркана никогда еще так не было, чтобы глаза все видели, а уши все слышали не только то, что происходит вблизи себя, но и то, что творится за толстыми стенами домов у дороги. Взгляду волка видны были сразу три комнаты, расположенные друг за другом, и даже лошадь, пасущаяся за домом, – тоже видна. В средней от улицы комнате девушка подошла к телефону. Темиркан увидел Алию, работающую на бензоколонке. На ней только домашний халат, не застегнутый ни на одну пуговицу. Темиркан хорошо видел её бедра, высокую грудь, а между ними – чуть темнеющей точкой пупок.

– Ну, что еще? – не отвечая на приветствие, грубо бросила Алия в трубку.

По телефону мужчина ответил, что бензин прибудет после обеда, чтобы она приняла без промедления, а путевой лист уже заполнен.

Серый не стал дожидаться конца разговора. Пока сельчане не высыпали на улицы, надо как-то пробраться до редакции, хотя бы приблизиться до такого расстояния, когда он мог бы видеть и слышать, что там творится. Он почувствовал в себе непонятную таинственную силу, будто надел на голову шляпу волшебника из сказки Туве Янссон, которую читал его дети. И теперь надо было идти к людям, которые могли знать о его исчезновении.

Редакция находилась на перекрестке улиц Жданова и XX партсъезда – бывшей Сталина. Он устроился в подвале пятиэтажного жилого дома, называемого «хрущевским». В такой же пятиэтажке жил и сам Темиркан и его семья до этого утра, поэтому хорошо знал её строение.

Он оставался в сыром подвале, напрягая слух и зрение, до полного созревания дня. В его намерения входило только одно: узнать что-нибудь о себе, о своём деле. Такого случая, чтобы человек превратился в животное, никогда ведь не бывало в долине Чештюбе. Должен же быть переполох! Найдутся скептики? В таком случае Темиркан готов выйти из своего укрытия. Солнце стояло над макушкой, что называется в зените, все работники учреждений расходились по домам на обед. Остались только те, кто живет далековато, решившие пообедать в столовой. Наконец, позвонили по «ВЧ», звонили из обкома. Ответ держал первый секретарь райкома партии. Обкомовское начальство спросило мнение местного руководства по корректировке плана. Спрашивали: как они посмотрят, если поступит указание вместо яловых коров в районе одну четверть сделать стельными? Появилась такая перспективная идея. Отелятся поголовно – вдвойне хорошо. Райкомовский руководитель, польщенный тем, что интересуются его мнением, обрадовался, даже голос его зазвенел. Темиркан с первых же слов понял, что речь может идти о чем угодно, только не о нем. Пленум, разразившийся как гром среди ясного неба, оповестил всех о якобы злонамеренном деянии Жашкожоева Темиркана, следствием чего и был его конфликт с ершистым отв. секретарем. В результате он и получил свою трудовую книжку на руки. В порыве гнева он тогда нагрубил Жайнаку, хотя подспудно понимал, что на месте того любой бы поступил бы так же. Без этого проработка умов считалась бы малоэффективной, как говорится, с нулевым коэффициентом полезного действия. Знал также Темиркан, что травля людей, отторгнутых по тем же причинам, продолжается даже после их увольнения. Далее травля распространяется и на членов семьи, в быту… По этой причине несколько аккалинцев, не выдержав напор насилия и беззакония, покончили жизнь самоубийством. Темиркан сегодня был один на один с обрушившейся на его голову бедой. Ни одна душа не только не защитит его, даже сомневаться в его невиновности не будет. Ни одному односельчане он теперь не был нужен. Все дружно отвернулись, тем самым защищая своё спокойствие и свою жизнь.

Волка терзала жажда мести, но он не знал, кому мстить. Кто в обкоме сумел подсунуть в «негатив» его фамилию при подготовке доклада первого. Или виноват «анонимщик», уже наверняка поучивший свой орден и из-за угла наблюдавший за его нечеловеческой жизнью? Он ненавидел всех, кто был причастен к его несчастью. Как только пленум прошел, он перестал быть нужен кому бы то ни было. Нет Темиркана и нет проблемы. Хотя агония бесчеловечного существования продолжала терзать его ежечасно. Серый волк теперь из своего укрытия ненавидел всех: райкомовских, редакционных работников, случайных прохожих, самого себя…

* * *

Алиса поняла, что она во сне. Навстречу ей появляется, будто из тумана, Темиркан. Почему-то идет не как люди, а как птица плывет по воздуху. Босиком и… вообще без какой-либо одежды, тем не менее, нисколько не стесняется своей наготы. Впечатление такое – будто идут они давно, а он на минуту отлучился и теперь вот вернулся. Алиса всплакнула. Обида за то, что осталась одна при детях после его странного превращения, угнетала её душу. Муж теперь плыл рядом, она держалась за обнаженный локоть его. Темиркан даже не реагировал должным образом на слёзы Алисы. Наоборот, как-то с задором рассмеялся. Она, как бывало, с укором кольнула взглядом мужа, а потом, быстро посмотрев по сторонам, обхватила Темиркана за шею. Алисе было страшно. Только на вид она была спокойной, стоя за прилавком, на деле же весь светлый день – не её: тоска гложет сердце…

Ей стало так благодатно, радостно и счастливо от простой встречи с мужем, как никогда не было. Расслабившись от избытка чувств, как в прежние былые времена, Алиса на минуту забылась – вся беспечная, кроткая и защищенная. Девичий возраст остался давно позади. Кроме троих детей, у неё ничего и нет в жизни. Разве можно на что-то надеяться человеку со средним образованием? Отлучи Алису от прилавка, то не на что будет жить всем четверым. Не такие уж состоятельные люди – её родители. Дальше продолжаться так не должно, просто Алиса не выдержит такую муку. Хочет узнать, разобраться, как и он, в этом беззаконии. Однако с каждым днём сердце её каменеет. Просто спрашивает: зачем у неё дети от Темиркана? Ведь они вряд ли будут полезны для общества. Волчья шерсть будет торчать в их биографиях всегда. При заполнении анкетных данных крохотная волосинка отца-волка легко может приклеиться в сгустке пасты от шариковой ручки… Но что делать? Человек всегда живет надеждой. Не собирается же Алиса умирать! Может, все еще уладится. А после встречи с мужем настроение улучшилось, не было той подавленности и забитости. Она без чьей-либо помощи могла бы прожить свой век в окружении трёх её ребятишек, лишь бы никто не влезал в её личную жизнь, не строил интриг и козней.

…Сочные, с толстыми стебельками горные душистые травы вперемежку с цветами мешают продвижению Алисы. Она, увязнув, еле двигает ногами, тогда как Темиркан, повисая в воздухе, легко и просто плывет. Он мог бы улететь, взлететь, но как воспитанный человек не хочет оставить Алису в одиночестве и намеренно задерживается. Остановились на привал отдохнуть. Ноги будто окованы цепями или в чугунных кандалах. Довольная, что муж, вовремя уловив её тяготы, остановился, Алиса благодарно заулыбалась и ласково прильнула к его чисто выбритой щеке. И тут Темиркан спросил:

– Когда ты видела в последний раз Темиркана?

Неожиданно Алиса вспомнила все случившееся еще весной. С тех пор она не видела его.

– Сейчас. Вчера. Всегда, милый, – ответила она. В глубине души её резануло: ведь сон! А дальше – сказать нечего. Да и Темиркан будто запнулся. Стояли в окружении берёз и елей, летнего тепла и горного благоухающего воздуха. Доносилось пение соловья в кустах арчи. Одна бабочка присела на правое плечо мужа.

– У Кантемира какие-то неприятности, – заметил Темиркан тихо.

Алиса вспомнила, что с того раза, когда Кантемир удалился, не ответив на приветствие её, она не встречала его.

– Не знаю, – ответила Алиса. – Это меня не волнует.

– Отв. секретарь Жайнак тоже… – остановился Темиркан как нарочно. – Собирается в Египет, а оттуда в Турцию. Этот Кантемир…

– Аллах с ними, милый! Пусть, – перебила мужа Алиса.

Она проснулась. Стояла тёмная ночь. Сердце затрепетало от увиденного во сне, от встречи мужем, которого она уже считала пропавшим без вести. Слышен был тихий шорох падающего на улице снега, который зарядил еще с вечера. Почувствовала спящую рядом младшую дочь, которую стала укладывать теперь вместе с собой. Вспомнила мужа в обличье зверя. Страшно было оттого, что он с того самого злосчастного утра канул в Лету, будто земля его проглотила! Все надежды и терпение исчерпались. Больше рассчитывать на чудо не приходилось. Оставалось признаться перед правосудием, сказать всю правду. Ведь до сих пор для соседей Темиркан – у родителей, для родителей – он в командировке, а каково детям, для которых с каждым днём становится все очевиднее ложь матери о том, что отец скоро придет с учёбы. С какой учёбы? Больше уловок у Алисы не осталось. Когда она почувствовала с постели и, подойдя к окну, отодвинула край шторы. На улице ни зги не видно, тем не менее, Алиса неотрывно смотрела в сторону гор, куда, как ей казалось, скрылся муж.

В очередной раз Алиса задалась вопросом о там, как человек мог преобразиться в зверя? Правда, где-то она читала, что по воле писателя человек мог превращаться в паучка или в кота и даже в собаку. Шариком звали, кажется. Там были случаи особенные – на страницах книг да еще в больших городах, где все возможно. А здесь о подобном и не слыхивали. И надо же, такое приключилось с её собственным мужем. Среди бела дня. На спальном, казалось бы, самом святом месте! Алиса не могла представить, как живется Темиркану в волчьей шкуре. Жив ли вообще? А если его уже растерзали чештюбинские волки? Собаками охотники затравили? Не меньшая опасность грозит ведь и от браконьеров, для коих волчья шкура сегодня втридорога ценна. Он был беззащитнее, чем она сама. Однако Алиса тут же вспомнила то утро, когда Темиркан чутко отреагировал на её испуг, всем своим видом давая понять, что бояться его не надо. Стало быть, человеческий ум у него сохранился. Нет, он надежно защищен. Но если Темиркан лишь в шкуре зверя, то хотя бы раз должен был вернуться домой – ради детей, в которых души не чаял.

Глаза Алисы привыкли к темноте. Уходящая вдаль улица лежала пустая и вся серая от снега. Отчаяние нашло на Алису. Будто всю её вывернуло на изнанку, состояние ужасное – приступ охватил её в считанные секунды! Алиса, туго сжав губы, часто-часто дышала, чтобы не разрыдаться. Дочка, перевернувшись в постели на другой бок, зашуршала одеялом. Цепкие пальцы молодой женщины схватили толстый край шторы и судорожно смяли его, будто это он был во всем виноват.

– О, чёрная ночь! – вскрикнула она и рухнула без чувств там, где стояла, у балконной двери.

– Апа, апаке[1]! – всхлипывали дети, собравшиеся в спальне. – Ты лежи, апа. Мы поднимем тебя. Полежишь и пройдет.

Трое детей дружно тащили Алису на кровать. Пожалуй, небезуспешно. Она находилась на их хрупких руках. Свет еще горел. Алиса почувствовала себя раненным зверем, которого схватили его же дети. Не знала она, как быть: радоваться или ругать их…

– Утром подам повторное заявление участковому, – сказала Алиса тихо. – Тоже мне милиция! Давно надо было бы объявить всесоюзный розыск.

* * *

Находясь в волчьей шкуре, Темиркан скоро понял: главное – не размышление, а действие. Двигал им инстинкт самосохранения. Так он нашел тихое спокойное места, где можно было существовать, не привлекая к себе особенное внимания, – сельское кладбище.

Разноликие строения надгробий – кумбези стояли тут, будто длинные улицы знакомого с детства Темиркану районного центра. Улицы образовывали перекрестки, имелись даже тупики, переулки. По основным рядам можно было пройтись широко и вольно, будто по проспекту или бульвару. На могилах здесь были посажены деревья, разбиты цветники, каждая могила огорожена жжёным кирпичем, встречались надгробия в виде миниатюрного минарета. Были здесь памятники из гранита и мрамора. Среди них – немало сделанных в рост человеческий.

До волчьей жизни Темиркан не придавал значения тому, что могильные проходы, образовавшие таким образом улицы, как бы повторяют аккалинские проспекты и дороги. А теперь представил даже названия, которые сельчане, придя сюда, не произносят, но подразумевают. Темиркан нашел здесь точную копию бывшей Сталинской улицы. Она тянулась почти через все кладбище, словно разрезая его надвое. Берега её были заполнены множеством памятников и надгробий, глядя на которые Темиркан вспомнил сразу двух первых секретарей райкома, которые умерли в разное время в почёте и уважении, выйдя перед этим на положенную им по должности персональную пенсию союзного значения. Первому из них родственники установили над могилой бюст, второму, умершему ровно одиннадцать лет назад на семьдесят восьмом году жизни, – памятник из красного гранита в рост. При жизни, помнится, он был человеком среднего роста, а памятник представлял его громадным да плечистым богатырем. Он стоял на своем постаменте и с укором смотрел на лежавшую внизу Аккалу, будто следил, нет ли там, среди населения какого такого беспорядка.

Посмотрел Темиркан ради любопытства вглубь земли: как они там, в тишине? В тишине да покое. Темнеющее нутро чештюбинской земли раскрывало свои глубины для всевидящего ока человека-волка. В мягкой, без единого камушка земле чернеющие деревянные гробы, будто кем-то временно спрятанные на небольшой глубине. Если бы Темиркану порыться, то он без особого труда мог бы достичь их за час, другой. Удивительно было то, что они, оказывается, на равную глубину опускаются. От силы два, два с половиной метра вниз в землю, там и покоятся.

Приостановился Темиркан. Никогда ранее в прежней своей человеческой жизни он не мог понаблюдать глубины земли, заметить все, что там спрятано. Выходит, есть на что смотреть. Бывшего первого секретаря районной парторганизации, хотя и положили в гроб, однако он был окутан по обычаю в саван. По чьей инициативе он окутан в саван, Темиркан не знал и вопрос остался без ответа. Рядом, в двух шагах соседней могиле лежал его предшественник, которого Темиркан лично знал. Хоронили его всем миром Аккалы. Пышные речи говорились. Прощальное слово тогда произнёс секретарь, теперь оказавшийся на два шага правее. Помнит также Темиркан, что духовой оркестр заиграл гимн Советского Союза… Теперь вот лежат соколики оба в недрах и будто ждут своего часа, когда опять, встав на свои двои, пойдут по уголкам великой долины Чештюбе.

У раньше умершего секретаря, оказалось, тело было опушено в гроб по православному обычаю – в одежде. Естественно, костюм из трико от долгого лежания под землёй почти весь истлел, превратился в мелкую пыль. Проникла туда каким-то образом вездесущая моль и еще какие-то грибки. Доски уже почерневшего гроба не потеряли формы, хотя местами прохудились, и внутрь проникла суглинистая земля. В этом невидимом аккалинцам явлении в глубине земли Темиркан – волк заметил одну нелепую вещицу. Над торчащей грудной клеткой, состоящей из одних одинаковых рёбер, прикрытых лоскутами лацканов костюма, остался след от чёрного галстука. Наверное, он был сшит из неорганического материала, может быть, полусинтетический, и на грудной клетке скелета секретаря образовался чёткий рисунок чернеющего ширококрылого галстука. Похоже, галстук пропитал насквозь грудную клетку. Непонятно было одно: зачем надо было класть усопшего при галстуке? И хотелось волку досказать от себя, что в этом неизвестном для односельчан ритуале было что-то от древнекыргызского обычая, когда при захоронении вождей закалывали их любимых жён, служанок и слуг да домашний скот. После чего хоронили вместе с ними и вместе с домашней утварью – вплоть до сбруи, оружия, как говорится, – до последних шлёпанцев…

Фамилии обоих секретарей Темиркан помнил. Оба они в Чештюбе известные люди были. Этот, что захоронен при галстуке, одно время, когда вышел на пенсию, жил в Москве и приехал в Аккалу уже в преклонном возрасте. Сельчане поговаривали, что приехал умирать. Так вышло, через год его не стало. Темиркан с ним не встречался, но видел его фотографию, читал его выступления в газете, бывало, еще сырой, пахнущей типографской краской – во время дежурства в редакции. Другой же первый слыл очень скромным человеком. В Чештюбе о нем шла молва, якобы он безродный, что, мол, воспитанник детского дома. Людей он сторонился, особенно близких, друзей тоже не имел. Часто ездил в Богоштунский лес на охоту. И говорили, что он по нескольку дней кормится добытой им самим дичью. Если кто-то из местного начальства пригласит его к себе в гости или решится позаботиться о нём, то он обижался и даже грозил пришить выговор по партийной линии. Как ни странно, именно этот, избегавший чештюбинцев первый секретарь, в могиле лежал в саване! По времени, Темиркан не помнит, что он умер недавно, лишь вся влага с мертвого тела улетучилась. Скелет окутан саваном, образовавшим своеобразный шатёр – навес над провалом в скелете.

С гранитного памятника первый смотрел молодцом, уверенно и с какой-то приподнятостью духа, вселяя в каждого, кто увидит его, жизнелюбие. Бывший первый выглядел достигшим своей цели в жизни…

Темиркан-волк продолжал свои наблюдения. Улочка этого ряда была самой широкой, можно было назвать её проспектом. Справа и слева от первого расположилось много известных Темиркану односельчан, имена которых он узнавал по надписям и изображениям, установленным над могилами. Серый побрёл по широкому проспекту, всматриваясь в глубину земли. Первое, что бросалось в глаза – все они до единого были захоронены в деревянных гробах. Глубина могил была одинаковой, у кого на десять сантиметров ниже или выше, другого различия не было. Они на самом деле оказались в равных условиях. Другое сходство – все до единого были бывшими членами партии. Исключением служило несколько могил, «владельцев» которых Темиркан так же знал хорошо. Одним из них был узункулак – осведомитель Коёналы. Его в долине Чештюбе от мала до велика за глаза называли доносчиком. Поговаривали, что Коёналы имел дело с НКВД. Во времена широких репрессий он служил, оказывается, подсадной уткой. В послевоенное время ловил людей на слове, мало того, потом стал носить за пазухой небольшой магнитофон, который купил во время очередной туристической поездки в Австрию. Чештюбинцы шарахались при виде Коёналы, как чёрт от ладана. Знал Темиркан также, что Коёналы был беспартийным, однако же, нашел вот место для себя тут, в одном ряду с первыми секретарями.

Улицу замыкали могилы сразу двух беспартийных, которых Темиркан несколько раз видел, примерно лет десять-пятнадцать назад. Оба были старыми людьми, тем не менее, работали. Один служил в системе Минсвязи, точнее говоря, в районном телефонном узле. Никогда он не был начальником и даже заместителем, но в редакции, где работал Темиркан, журналисты говорили, что именно он расшифровывал все телефонные разговоры, которые специально записывают с помощью подслушивающих аппаратов. Так ли было на самом деле, Темиркан не знал, однако же, старый связист действительно работал все время в первом отделе. Его в Аккале видели редко, и работа его была непонятной рядовым жителям… Для волка – человека неожиданностью стал другой мертвец – это тихая старушка, трудившаяся всю свою жизнь сортировщицей писем в почтовом отделении. Вот её-то заслуг, чтобы оказаться рядом с членами районного клана аккалинской когорты партийцев, Темиркан никак разгадать и увидеть не смог. С какой стати она тут?

Следующий ряд отличался редкостью надгробий и памятников, скорее это был ряд сплошных безымянных захоронений. По длине и ширине он почти повторял Сталинский проспект. Волк шел по улице и увидел в одной могиле останки сразу многих человеческих костей. Удручающе подействовало обнаружение на Темиркана: никогда не слышал, чтобы в долине Чештюбе так хоронили людей. Это было противоестественно… Непривычно также то, что могила выкопана была очень уж приблизительно – длинный ров, не могила. А над ним один холмик. Видимо, кому-то было выгодно, чтобы люди не догадались, кто тут похоронен. Над холмиком ни креста, ни полумесяца, ни даже дощечки. Зоркий взор зверя-Темиркана обнаружил там, в глубине рва, другой вид. Похоже, произошло несчастье без подготовки, люди пали в ров… Они завалены в одежде, видимо, падали друг на друга пока не заполнился ров до края. У некоторых пулями пробиты были не только черепная коробка, но и шейные позвонки. У некоторых грудные клетки раздавлены, и в левой лопатке осталась пробоина от пули… Как и человеческие тела, одежды истлели, превратившись в прах. Сохранились лишь резиновые подошвы, которые то тут, то там чернели, не теряя своего обычного вида. Не менее крепкими оказались черепа чештюбинцев, которые также белели то тут, то там, будто футбольные мячики. Волк-человек любопытствовал в поисках чего-либо еще, но не нашел ни одного металлического предмета. Даже железной пуговицы не обнаружил во рву, тогда как на квадратном метре можно было насчитать до пяти-семи черепов. Похоже, что тут похоронены сельчане, приведенные прямо из тюрьмы. Тайно, возможно ночью, расстреливали их тут на краю рва.

Среди могильной тишины вдруг раздался вой! При свете дня по-волчьи выл Темиркан на кладбище, что за аккалинским взгорьем. Выл он от тоски и небывалых впечатлений!

* * *

Горные склоны покрыты свежими травами. Солнце жгло нещадно, заставляя животных укрываться. Склоны, усеянные маками и тюльпанами, были не пригодны для нахождения там, однако именно здесь Темиркан скрывался, пока солнце не заходило.

Одиночество каждый день гоняло его с одного пристанища к другому, не давая отдыха. В пределах долины Чештюбе человек-волк с утра до вечера рыскал в поисках пищи. По горам и долам ходил, в скальных укрытиях и в пещерах да гротах останавливался, находя защиту от зноя и дождя. С наступлением темноты волк все же возвращался на обжитое место. На аккалинском кладбище было много привычного, узнаваемого, казалось ему, что здесь он продолжает жить как бы у своих. Здесь он мог определить по запаху, оставленному на следе посетившего кладбища односельчан, кто он и зачем пришел. Отсюда он мог наблюдать за жизнью Аккалы.

Темиркан обратил внимание, что все вокруг видится ему только серым, остальных цветов как будто и нет. За горой Кара-Тоо висела радуга. Посмотрел волк-человек туда, чтобы определить, так ли ему видится мир? Глаза Темиркана разглядели только чёрный цвет и серый цвет. Тогда он посмотрел на колосья пшеницы. Усики пшеницы были еще бурыми, зерно, кажется, еще молочной спелости, однако молочный цвет тоже не мог различить.

Солнце в последние дни жгло так нещадно, что склон, обжитый Темирканом, сплошь выгорел. Подушечки лап волка обжигались, когда проходил он по каменистым местам. Воздух везде стоял такой горячий и душистый, что трудно было дышать. Колосья пшеницы от долголетия и зрелости склонились к земле, растопырив почти белые усики, будто проволочные. Сельчане всецело занялись уборкой урожая. Работа на полях продолжалась порою с утра до вечера и с ночи до утра. Всюду были люди. Становилось опять трудно с передвижением. По этой причине Темиркан-волк снова затаился на кладбище.

В один из таких дней на глаза зверя попалась плита, установленная на могиле когда-то известного в Чештюбе человека – Шигаева… Плита покосилась, заметно было, что никто не ходит сюда, и захоронение заброшено, видимо, с того самого дня, когда покойника и предали земле. Темиркан обнаружил и другое. Оказывается, в земле трупа вообще не было. Острый глаз серого видел дно могилы так же хорошо, как, например, если посмотреть через открытое окно внутрь комнаты. Установил для себя Темиркан и то, что могила была выкопана по всем правилам, однако на месте покойника лежали камни – только бы заполнить пустоту, образовавшуюся на месте мертвеца. Очевидно, что могила была вскрыта не случайно. Не шакал, не собака-корканачы или могильник тому виной. Животные всегда оставляют после себя норку, чтобы еще раз посетить могилу в случае голода, когда совсем нечем поживиться. Нет, это не их работа, слишком все продумано. Кто-то сознательно разрыл могилу и выкрал труп Шигаева, а после и увёз куда-то. Человеческим умом Темиркан знал, что существует в народе стародавняя традиция, если родной или близкий человек погиб на чужбине и не смогли его прах доставить на родину, то следует провести ритуальные захоронения. Тогда выкапывают могилу, но вместо мертвеца кладут в землю саван и над могильным холмиком бывает, устанавливают кумбез – надгробие. Однако захоронение Шигаева не походило на такой кенотаф – пустую могилу.

Впервые о Шигаеве Темиркан услышал в три года. Он обегал улицу, оповещая по настоянию своих родителей сельчан, что в середине дня состоится у них обряд суннат! Это он приглашал людей на свой праздник. И на самом деле в тот день над ним совершили обряд обрезания. За щедрым столом – дастарконом гости, в основном белобородые аксакалы, говорили без конца почему-то о некоем Шигаеве, которого Темиркан никогда в глаза не видел.

И до сих пор односельчане не могут спокойно вспомнить о нём. Говорили, что Шигаев явился в Чештюбе как представитель новой власти и обладал неограниченными полномочиями. Если он указывал на чештюбинца, даже случайно, то на того всерьёз заводили уголовное дело. По нынешним понятиям он представлял в одном лице и прокурора, и суда, и милицию.

Характер у Шигаева оказался неровным, вспыльчивым, мстительным. К тому же он был малограмотным. Впервые чештюбинцы раскусили его в середине лета, когда Шигаев приехал в аил Большевик с целью агитации и пропаганды. Аил этот назывался до того дня Талды Суу, но как только Шигаев посетил его, стал называться Большевик. Говорят, вышло так: когда Шигаев с сопровождающим его людьми приехал изменить название аила, то невольно вышел спор. Талдысуйцы доказывали свою правду, а приезжие свою. У обеих сторон злых намерений не было, говорят, было только стремление выяснить целесообразность переименования. Талдысуйцы, замечая, что Шигаев туповат, пошли, что называется, в открытую… Не стали принимать его, заранее приготовленное решение. Запротестовали, обрамляя свои речи матершиной бранью, чтобы тот почувствовал себя на земле Чештюбе. Говорят, Шигаев не растерялся. Распорядился собрать всех, кто спорил, во дворе. А когда люди пришли, попросил, чтобы их построили. И тогда он приказал: пусть тот смельчак, который недавно матерился, назовёт своё имя и повторит те же слова. Тогда, говорят, Шигаев достал обыкновенный маузер, который здешние жители никогда не видели, и одним метким выстрелом убил смельчака наповал. После с таким же успехом Шигаев пристрелил второго талдысуйца, притом, говорят, метил он через одного. Вспыхнувшая паника не помешала ему. Он хладнокровно палил до тех пор, пока в маузере не осталось ни одного патрона. После чего он перезарядил оружие, но стрелять не стал, сказав:

– Повезло вам! Живите. Помните, что я не такой уж злой.

Так Шигаев переименовал аил Талды Суу в Большевика. Спокойно проезжая по середние улицы и, не обращая внимания на плач и вой родственников убитых, говорят, он добавил:

– Пусть остальные смельчаки не попадаются мне на глаза. Лучше будет, если их не будет там, где я, а меня там, где они.

Чештюбинцы после этого случая осознали, что Шигаев не просто посланник новой власти, но и сила. У него оружие, стреляющее в цель точно и без промаха, к тому же применяет он его умело. Поняли также, что к Шигаеву нельзя обращаться по-простому, а тем более грубо. Тогда чештюбинцы решили впредь встречать его как можно смиреннее, малым количеством людей и очень уважительно. Потом и в каждом аиле решили встречать Шигаева, как родного, как самого почётного гостя.

И вот приезжает он в аил Терек Суу, а при въезде его ждут празднично одетые девушки и аксакалы с хлебом-солью, да с богатой шубой из барсовой шкуры и отменным скакуном. Специально поставленную по случаю гостя юрту обслуживают молодухи и джигиты, подавая ему и сопровождающим его обед: ходили – плавали, говорили – не слышали. Без слов угадывали желания гостя, исполняя их в тот же час. Аксакал, которому доверили встречу высокого гостя, заводил разговоры издалека, так, чтобы честь и достоинство Шигаева не были задеты, чтобы не могли у него появиться дурные мысли.

И вдруг Шигаев спрашивает:

– Почему людей нет? Неужто презирают меня?

Аксакал засуетился, говорят, послал, чтобы все явились к юрте. Вышел на улицу, говорят, сам Шигаев и давай строить людей в одну шеренгу. Терексуйцы – ни в какую.

– Мы, товарищ Шигаев, знаем, что это такое. Нет, не хотим.

А тот спокойно достает маузер и укладывает первого попавшегося терексуйца. Остальные – врассыпную. Тогда, Шигаев, говорят, палить стал по всем, кто попадался ему на мушку. А когда вышел весь заряд, с присущим ему хладнокровием заявляет оставшимся в живых терексуйцам:

– Этих смельчаков предайте земле. Пусть земля будет им пухом. Я бы присутствовал, но времени у меня мало. Пусть их родные и близкие не обижаются, не забудьте передать им от нашего имени глубокие соболезнования.

Джигиты, помогавший ему сесть на коня, рискуя головой все же спросили:

– Товарищ, Шигаев, скажите, как понять вашу волю: талдысуйцы не угодили вам – и нашли смерть, терексуйцы хотели выслужиться перед вами, однако тоже нашли смерть…

– Но разве не вы заставили меня выйти из себя? – прерывает джигита Шигаев. – Не вы ли вспугнули моё спокойное состояние? Не со мною ли вы играли? Не хотелось ли вам убить меня? Не враги ли народа передо мной?

С того дня чештюбинцы, встречая его, молчали – только выслушивали и исполняли то, что приказано. Никогда не спорили. Это был единственный верный путь. Сколько жил Шигаев, столько его и не любили чештюбинцы. Не уважали. Но повода заподозрить их в этом никогда не давали. Заметили еще, что и поведение детей стало меняться при одном упоминании имени представителя новой власти. Закапризничает младенец, тогда стоит только называть имя Шигаева, как тут же малыш умолкает да прячет головку на груди у матери…

Так что же случилось с Шигаевым-мертвецом?

Темиркан рыскал по кладбищу днём и ночью. Он испытал уже и знойную жару, и проливные ливни, и стужу глубокой зимы, но был бодр и всегда готов уйти от погони, а при случае мог схватиться с чештюбинскими дворнягами. В окрестностях Аккалы останков или случайного захоронения Темиркан не обнаружил. Но обнаружил он человеческие кости под асфальтом магистрали на бывшем Великом шелковом пути, связывающем и сейчас Китай с Союзом. На стыке магистрали и ответвления в сторону Аккалы на небольшой глубине под асфальтом он увидел скелет. Еще заметил Темиркан-волк, что это было не захоронение: закапывали мертвеца, похоже, наспех: могила вырыта кое-как, засыпана и вовсе небрежно.

Это дало повод Темиркану вспомнить, что исстари у чештюбинцев злодея, заслужившего всеобщее презрение и народную ненависть, хоронили именно таким образом. Считалось, что каждый путник, проезжая по презренному человеку, напоминать ему должен: он был на белом свете одним из остальных, которые живут еще. Народ велик, его нельзя убить, а злодей причинял зло только отдельным людям, за мучения и смерть которых каждый прохожий призывает его к ответу, тем самым не давая ему возможности и в могиле лежать спокойно и тихо. Не было сомнений, что захоронены здесь останки Шигаева. Небольшой срок прожил он среди людей, но заслужил долгую недобрую славу.

* **

Холодный снег сошел с долины Чештюбе еще не до конца, а молодые травы уже всюду поднялись. Темиркан видел их, следил за ростом остроконечных растений. Заметил даже, что, оказывается, травы растут и днём и ночью. Только и знают, что вытягиваться вверх, в пространство, в небо. Со всех сторон веяло свежестью. Однако все эти изменения происходили только в верхнем слое земли. В глубине же она была как всегда сурова…

* * *

… Сезон открылся необычайной новостью. Почти всем членам охотничьего общества района стало известно, что с недавних пор на кладбище Аккалы живет откуда-то приблудившийся волк. Сколько раз открывался охотничий сезон, но не помнят в Чештюбе такого, чтобы зверь так близко облюбовал себе место для жилья, буквально под носом у охотников. По этой причине членов общества предупредили: прежде чем начать травить серого, необходимо вывести его на просторы Сары Коо. Иначе население Аккалы будет встревожено лаем борзых – тайганов и возможными выстрелами…

С первыми петухами трое аккалинских охотников, которые получили лицензии на охоту в этом сезоне, встали на стремя. Четвертому, работнику редакции Кантемиру, накануне в охот. союзе разрешения не дали, хотя просил он об этом очень настойчиво. Причины отказа – одному Аллаху известны. Зато старшим в охотничьем союзе утвердили другого работника районной газеты – отв. секретаря Жайнака.

Сорокадневная стужа, называемая в народе «кырк чилде», самое суровое время зимы, – напоминала охотникам о своём норове, как только они: Жайнак, Карымшак и Акмат вышли во двор. Всюду лежал снег. От его белизны даже ночью было достаточно светло. Пока оседлали коней, не раз прикоснулись рукой к мелкой пудре инея, образовавшейся за ночь на шерсти животных. «Зима во дворе с саблей в руке», – говорят киргизы.

Акмат и Карымшак встретились за кишлаком у здания ГЭС, которое теперь виднелось бесформенной горной глыбой, засыпанной снегом. Поздоровались, натянув поводья, остановились. Вчерашний уговор был таким: собраться здесь, а после всем вместе подняться к вершине за аккалинского простора.

Галопом прискакал Жайнак. По бокам его коня, словно тени, бесшумно бежали два тайгана: Байгашка – чёрный, с белой отметиной на лбу и Бёрюбасар – пепельного цвета. Клички их знали в округе почти все жители. Борзые Байгашка и Бёрюбасар только тем и занимаются, что ходят на охоту. А живут, кажется, с тех пор как на земле человек промышляет себе пропитание. Хозяин их – отв. секретарь районной газеты Жайнак. Выезжающие с ним охотники еще моложе.

– Здорова, джигиты! – крикнул Жайнак бодрым голосом и первым тронулся с места.

– Доброе утро, – ответил Акмат.

– Здравствуйте, – буркнул Карымшак.

Собаки заскулили и стремглав рванулись вперёд. Все вместе они выходили на желанную охоту, и эти всадники становились на время их хозяевами.

– Спали ли вы спокойно, встали ли вы мирно? – спросил Жайнак, однако тут же, переменив тон, гаркнул: – Сми-и-рно!

Оба джигита, сначала вздрогнули, потом подтянулись, хотя находились в сёдлах. Жайнак отодвинул огромную волчью шапку со лба и продолжил:

– Почему вы с утра такие вялые? Среднюю школу окончили? Окончили. Отслужили армию? Отслужили… Черт возьми! Еще что вам надо? На вас возлагается судьба народа! В вашем возрасте во Франции человек правил республикой. Через год, два-три и вы должны будете править нами.

– Мы в стройбате служили, – вставил Акмат.

– Помолчи! – отрезал Жайнак. – По мне так хоть во внутренних войсках служи. У тебя должна остаться закалка!

– Командир, я вас понял, – сказал Карымшак энергичным голосом. – Акмат, хотя и был строителем, служил в Подмосковье, а я служил на Алтае. – Лишь мы думаем о Чештюбе. Остальным до лампочки, что есть где-то в сердце великой Азии благодатная долина…

– Отставить! – опять скомандовал Жайнак. – Небось, вы оба до сих пор в комсомоле?

– А как же… – ответил Акмат.

– Сучьи вы дети! – проворчал Жайнак. Еще хвастаются. Достойные сыны вернулись бы оттуда уже партийцами. А вы ушли детьми и вернулись ими же… Тоже мне, подкрепление! Распустить наш охотсоюз надо. Совершенно подбирать контингент не умеют. Зараза!

– Командир, вы нас обижаете, – серьёзно заметил Карымшак. – Если мы вас не устраиваем, то, считайте, и вы нас тоже не устраиваете.

– Вернусь, я с вами разберусь, – пригрозил Жайнак.

Все трое ехали в один ряд по единственному шоссе, которое проходит здесь, ответвляясь от главной дороги, разрезающей долину Чештюбе. Молча поднялись на взгорье, возвышенность аккалинского кладбище. Нарушив таинственно-безмятежную тишину скелетов, охотники продвигались вдоль забора с северной стороны. Рассветало медленно, вокруг можно было различать бурые от холода и снега кумбезы – памятники.

Где-то у середины стены пустили собак на территорию кладбища. Въехать сами на конях не решались: копыта лошадей могли провалиться в могилу. Отв. секретарь с Акматом двинулись вдоль правой стены кладбища, а Карымшак – левой. Прошло не так много времени, и Байгашка заскулил. Всадники тут же прибавили ходу.

– Кажется, пёс почуял зверя… – пробурчал Жайнак. Тут же, широко раскрыв рот, зевнул и добавил: – Дожили называется… покои предков стали навещать звери. Совсем уже людей не боятся. Нет, с ним нужно быстрее кончать, не то послужит дурным примером хищникам.

На фоне накрытого белым покрывалом кладбища Акмат ясно различал бегущих тайганов. Впереди несся Байгашка, скуля от нетерпения. Заметно было, что он взял след. Удручающе было то, что они бежали меж могил деда и бабушки Акмата.

– Нехорошо, что собак спустили здесь, – недовольно пробурчал он. – Нехорошо как-то…

– Тайганы мои ручные, – ответил Жайнак тут же. – Чистенькие. В тёплой воде купаются, сам вывел недавно у них блох. Они у меня несколько дней дустом пахли. Теперь как младенцы. В меж глаз целую их. Жена меня ругает, какой же ты, киргиз, если приютил у себя в доме собак. Я ей говорю: дура ты безмозглая, пойми: если для киргиза конь – крылья, то тайганы – это руки! Какой же разумный человек откажется от лишних рук? Байгашка и Бёрюбасар – наши детки. О чём ты говоришь. Другое дело – серый. Почему он гадит тут, на нашем святом месте? Зачем, спрашивается, нашел место среди усопших? Будто серый не зверь, а какой-нибудь там ревизор!.. Ха-ха! Что только не придет в голову! Если перевернутся наши земляки в могиле, так это от пребывания на кладбище серого незваного зверя.

– Эй, вы кончайте болтать! – крикнул из-за правого забора кладбища Карымшак. – Упустим ведь серого.

Тайганы бледной тенью вырвались из-за кладбищенской ограды и помчались в сторону островка чия. Бежали ходко, по этой причине стало ясно: взяли след. Аккалинское кладбище осталось уже позади, охотники поехали по бездорожью, по нетронутому снегу, вслед за псами. В долине наступило обычное светлое утро.

– По следу зверь невероятной величины, – заметил Жайнак, черенком камчи указывая на разлапистый, более крупный, чем у тайганов след на снегу. – Оставьте мне его, вам этот серый не по зубам. Уникальный экземпляр!..

Джигиты косо посмотрели на винтовку Жайнака, небрежно перекинутую через луку седла. Винтовка эта имела оптический прицел, с помощью которого можно было легко попасть в дичь за триста, а то и все шестьсот метров. Бьёт без промаха.

– В одиночку погоду не делает человек, – продолжал охотник Жайнак. – Отчаявшиеся люди лишь уединяются. Этот экземпляр, почему гуляет один, а? Вот у нас жил среди людей Темиркан. Человек был не дурак, писал слезливые статейки, зарисовки. А оказалось, что продажная шкура. Продался не каким-нибудь там аккалинским черноволосым людям, а самой разведке Соединённых Штатов! В ЦРУ! Во как!.. Ему говорят: кто ты после этого? А он дурака валяет, прикидывается непонимающим… Тогда на конференции хорошенько его одернули!.. А он наложил в штаны, и с тех пор не смеет показываться на глаза…  Первоначально сидел у себя дома, а потом взял да уехал куда-то. Притом уехал, оказывается, среди ночи. И след простыл. С тех пор никто не знает, что с ним. Жена Алиса убивается, дети плачут, а его нет, как нет… Тихо! Тихо! Отставить разговоры. По хребтине адыра кто-то бежит.

Осадив коня, Жайнак поднёс к глазам бинокль, который до этого держал за пазухой между ангорским свитером и двубортной дублёнкой, купленной им во время поездки в составе делегации Союза журналистов СССР в чудесную страну Нидерланды. От холода линзы могли запотеть, даже треснуть, поэтому он его и берег. Заполучить подобную вещь не просто, почти невозможно. Однако и бинокль, который он ласково называет своим стереоскопическим дальномером, и винтовку с оптическим прицелом специально охотсоюз выписал из областного центра для отв. секретаря районной газеты. А как же, он за сезон сдавал в живсырье столько шкур, сколько требуется от мастера. Да большей частью – волчьих шкур.

Зоркие глаза оптики представили в зрению Жайнака тихо идущего серого. Будто на прогулку вышел. Матёрый волк двигался спокойно, не обращая внимания на то, что Байгашка и Бёрюбасар шли по его следу. Такое было впечатление, будто серый знает, что делать, по этой причине безмятежен. Хвост был на одном уровне со спиной, будто продолжение её. Потихонечку себе бежит. Тайганы заливаются, хотя до серого бежать и бежать. И тут Жайнака всего затрясло от нетерпения. Осадил коня, спрыгнул на снег и, вскинув винтовку, стал прицеливаться.

Охотники Акмат и Карымшак по направлению дула винтовки Жайнака определили, где примерно находится зверь. И увидели, наконец, махонького, будто игрушечного, волка. На снежном склоне адыра он выглядел точно полёвка. Раздался выстрел, заставивший всех вздрогнуть. Серая «полёвка» на склоне скакнула, подпрыгивая, и тут же прибавила ходу.

– Стерва! Не признает… – обиженно буркнул Жайнак. Защелкал затвором.

– Мне кажется, промазали, – сказал Акмат.

Склон впереди волка кончался, поэтому Жайнак спешно сел на коня, и все галопом направились туда. И лишь тут отв. секретарь сказал громко, чтобы всем было слышно:

– Буду перед тобой должником, если не попал! Давай! Руку!..

Акмат, нагнувшись, подал руку Жайнаку, тот в свою очередь потянул свою и сказал Карымшаку:

– Разведи нас. На что спорим?

– Назови, что хочешь, – ответил Акмат, все еще нагнувшись в неудобном положении.

– Добытая тобой волчья шкура – моя. А если промазал я, то мною добытая шкура твоей будет.

– Пусть так… – согласился Акмат. – Пожалуйста.

Карымшак разнял руки охотников и сердито сказал:

– Делите шкуру неубитого зверя, делать вам нечего…

Достигли, наконец, склона холма, где находился серый во время выстрела. Однако подъём оказался крутым, верхом на коне одолеть его было невозможно. По этой причине Акмат и Карымшак спешились. Коней оставили Жайнаку. Они тяжело поднимались по заснеженному склону, слыша лай преследующих волка гончих уже с обратной стороны холма. Охотники поднялись до следа зверя и первое, что заметили, – затвердевшие в снегу красные бусинки, капли крови… От радости Акмат подпрыгнул, именно он первым обнаружил след крови на снегу, и крикнул во весь голос:

– Удача за вами, Жайнак аке! Я перед вами никто! Приз ваш!..

– Ха-ха! То-то же. Я ведь лучший охотник Чештюбе!.. Если нужно, я и за километр достану. Выставь свой … ради хохмы, я враз на курок – и обрезание тебе бесплатно сделаю! Оружие моё умнее вас обоих!

– Что касается меня, то я перед Аллахом подобного долга не имею. Сызмальства я мусульманин, – сказал Карымшак, спускаясь со склона. – Так что я пас.

Увлекшись преследованием, охотники круто взяли курс на восток. Здешнее плоскогорье приводит к возвышенности Лошадиная грива, а оттуда открывается лес, к которому направляется серый. Еще раз они увидели волка на склоне: спокойно бежал он, будто с ним ничего не случилось. Поражала легкость его бега. Он словно стелился над землёй, ни на минуту не меняя аллюра, и без тени суетливой поспешности скрылся за седловиной холма.

Жайнак повернул свою лошадь на север. Равнинное, покрытое нетронутым снегом широкое поле принадлежало колхозу «Бирлик». Пересечь его, спуститься на дно другого простора, оттуда берет начало смешанный лес, а там из-за бугра, сидя в засаде, встретить серого наводкой.

– Мне сюда, за этот холм, – указал отв. секретарь Акмату. – Отправляйся за Карымшаком. Смотри, не забывай свой должок. Просрочишь – заплатишь деньгами…

Не доехал Жайнак еще до засады, а с южного плоскогорья из-за холмов раздался выстрел. Оглянулся Жайнак: растянулось поле долгой простыней, за ней, подбирая её края, безмолвно стояли белые горы. Это Карымшак стрелял. «Попал ведь!» – буркнул Жайнак. Грохот был приглушённый, будто пуля ушла в землю. Обычно, если промах, выстрел бывает звонким, будто в воздух ударяет. Так случается, когда пуля отлетает рикошетом от скальных камней. А тут звук был приглушённым…

Акмат подъехал к подножью Лошадиной гривы, когда прогремел выстрел Карымшака. Он тоже определил, что Карымшак попал в цель. Завидно стало ему оттого, что друг сходу вышел на волка, теперь вот свалил его и радуется. Правда, еще вчера в охотсоюзе каждого оповестили, в каких пределах, за какими горами-долами находится какой хищник. Охотникам известно о своих жертвах все: примерный возраст, повадки, живет в стае или одиночка. Им известны даже причины, по которым именно на того или иного волка разрешён отстрел. Говоря человеческим языком, приговор этим зверям вынесен еще в начале сезона, и теперь аккалинским охотникам дается право привести приговор в исполнение. Акмат понимал и другое. Таким, как он и Карымшак, начинающим охотникам, необходимо стараться, как следует, сколько есть мочи. Ведь по результатам охоты выписывают лицензию на другой сезон, а могут и отстранить совсем, как вчера, например, Кантемира. Если будет удача, то как Жайнак войдут они в доверие, и недалек тот день, когда на луках их сёдел будет винтовка с оптическим прицелом. А там, глядишь, и дублёнку иностранного пошива можно будет получить. Тогда стреляй в своё удовольствие. Показывай, на что ты способен. Нет, нельзя упускать свой шанс…

Истошный лай Бёрюбасара Жайнак услышал только после того, как, спешившись привязал коня к стволу крайней молодой ели. И сразу понял, что расчёт его был точен. Тайганы умело направляли хищника к засаде. В азарте охоты отв. секретарь рванул вверх так живо, что в считанные минуты оказался на вершине холма. При этом он преодолел более чем стометровый покатый склон, с обратной стороны которого, у подножья, начинался лес. Спрятался Жайнак за валуном размером с этажерку, винтовку держал наготове, однако решил еще раз взглянуть на просторы в бинокль. Сразу увидел несколько четвероногих. Озадаченно подсчитал: шесть штук! Впереди всех трусцой бежал серый, за ним остальные, и тоже не спешат. Жайнак быстро признал своих тайганов, то и дело истошно лающих на волка. Наконец он догадался, что это овчарки чабанов колхоза «Бирлик» присоединились к погоне. Там между холмами есть зимовка отар колхоза «Бирлик», мимо которой серый должен был пройти, вот и прицепились собаки. Они были крупнее тайганов, пушистее, будто сами серые, и не лаяли, как борзые. Бежали тихо, но время от времени, ринувшись вперёд, набрасывались на волка со всего маха. В этот момент серый умело и точно – нос к носу – оборачивался, оскалив клыки так, что овчарки тут же, потеряв остроту нападения, отступали, при этом прижимали хвосты покрепче. Нападение собак ни на грамм не ущемляло достоинства волка. Тут же, повернувшись, он без всякой паники продолжал свой бег.

Аккалинскому охотнику стало обидно за своих гончих: слишком безупречным было поведение этого серого, уже имевшего рану. И Жайнак решил помочь своим «сучьим сыновьям» и захотел поразить зверя тяжелее, чтобы почувствовал тот в полную силу унижение. Оптический глаз прицела нащупал продолговатую морду волка. Нашел торчащее ухо, под раковиной которого было место особо уязвимое. Усыпить может в два счёта. Тогда можно завершить тяготы этого дня… Над лопатками животного остановился острый глаз снайперского ружья. Тоже уязвимое место… Окуляр схватил хребет волка… Жайнак ясно видел рану зверя, и метил теперь в пах, рассчитывая тяжело ранить волка. Так и вышло. Однако зверь бежал по-прежнему без устали, настырно и не опасаясь преследования. Сероватая шерсть на брюхе местами покраснела, и смерзалась, образовались красные бусинки – и только. Удивило то, что шкура оказалась не поврежденной. Прицелившись еще раз, Жайнак выстрелил в изгиб задней правой лапы. Перезарядив винтовку, поднёс бинокль к глазам. Тут на волка набросились все собаки. Образовалась немыслимая круговерть. Были слышны только рычания да жалобный лай. Распался клубок неожиданно быстро. Серый, схватив одну овчарку, легко отбросил за гриву, поднял, как щенка над снегом, опять опустил, ловко при этом резанув клыками, после еще раз! У бедняжки только лапы задёргались над снегом. Остальные собаки сами отскочили, поджав хвосты. Похоже, от удара пули волк, потеряв равновесие, свалился на бок, а овчарки восприняли это как гибель и опять набросились…

И вот стоит серый перед своей жертвой и дожидается, когда та концы отдаст. И в самом деле, скоро лапы овчарки перестали дёргаться. После серый облизнул морду и, повернув голову к задней лапе, куснул то место, которое не слушалось его. Охотник увидел, как задняя лапа, от сгиба срезанная пулей, отдельно болтается, прикасаясь к снегу, держась только на шкуре и сухожилиях. Убедившись, что жертва мертва, волк продолжил путь. Серый, прихрамывая на заднюю правую ногу, трусцой пошёл дальше. Изменив направление, взял курс на запад, идя прямо по открытому полю. Движения его через какое-то время стали, как прежде, спокойными. Идет себе без малейшего страха. Это поразило охотника. Выдержке и стойкости хищника, казалось, нет предела.

Ответственный секретарь был удивлен: каждая посланная им пуля попала в цель. Это вдохновляло. Жайнаку хотелось даже, чтобы рядом с ним в эту минуту оказались бы все его шестеро детей. Пусть бы гордились меткостью отца, какой урок для них!.. Но в то же время он порядком озадачен потому, как животина настырно уходила все дальше и дальше от засады. Спокойствие серого матёрого вызывало уважение. В душе Жайнака не было даже тени жалости. Метил, будто по фанерной мишени бегущего кабана, когда стрелял в учебном тире охотсоюза. Серый лютый, словно не признавал смертоносность охотничьего заряда. Издевательством выглядело то, что волк опять бежит трусцой. Вызывающе выглядело и то, что он спокойно движется по совершенно открытому полю – и это средь белого, солнечного дня.

– Ну и экземпляр! – пробурчал Жайнак.

Он опять прицелился, на этот раз взяв на мушку спинной хребет серого. Грохот выстрела чудесным образом подействовал на псиный отряд, который с лаем и гвалтом тут же набросился на волка…

В бинокль рассмотреть то, что происходит на пахотном поле колхоза «Бирлик», было невозможно. Виднелись сплошные псиные туловища, лапы, хвосты, а матёрого – не было видно. Жайнак, воодушевленный предчувствием удачи, птицей слетел вниз, отвязал коня, и, вскочив в седло, поскакал к раненому волку.

На белом, будто покрытом простыней, широком поле четыре пса окружили волка. Он лежал, подложив под голову передние лапы. Казалось, что он лишь хитрит, в расчёте как можно ближе подпустить человека, а потом неожиданно наброситься. Четыре собаки с поджатыми хвостами стояли как вкопанные. Байгашка, заливаясь, слезливо тявкал. Рядом с матёрым растянулся плашмя, точно еще один волк, и Бёрюбасар. Только в отличие от хищника Бёрюбасар был мёртв. Разорвано горло. На снегу много крови.

Когда тень подъехавшего отв. секретаря упала на серого, матёрый хотел было вскочить, однако поднялась только передняя часть туловища, задняя же осталась недвижной. Подминая под себя снег, волк прополз еще вперёд и остановился.

Жайнак теперь уж без бинокля хорошо разглядел хищника. У серого лютого не было ни малейшего страха в глазах. Отпусти его сейчас – полутруп – и то он найдет силу и мужество выкарабкаться, остаться прежним зверем.

-Нет. С ним надо кончать! – буркнул Жайнак, и он замахнулся камчой. Эту плеть он всегда держал за голенищем, обычную плеть, но с большим свинцовым набалдашником. Бил отв. секретарь ею редко, но если это случилось, то исход такого удара был предрешён. Вот и на этот раз он метил в продолговатую морду матёрого. Это был конец. Ни одного звука, не то чтобы заскулить. Только пасть чуть приоткрылась. Вот и всё.

На опытного охотника, мергенчи Жайнака, неожиданно нашел страх. Ни с того, ни с сего вдруг задрожал он в ужасе перед волком, уже бездыханным, уже лежащим неподвижно, мертво. Подъехал к растянувшейся на два метра туше волка с другой стороны. Оказалось, глаза открыты, стеклянными стали. У пасти образовалась лужица крови. Но медлить нельзя. Шкуру снимать надо. Спешился Жайнак, конь пугливо пятился, не желая идти на поводу за хозяином к мертвому волку. Жайнак сделал шаг и, чтобы подбодрить себя, обратился к тайгану:

– Ну что, Байгашка?.. Испугался? Вот с каким экземпляром мы с тобой дело имеем. Это, братец, лютый враг – враг народный и наш. С ним промашка плохо кончится. Не ты, так он тебе глотку разорвёт…

Высоко над всей обширной долиной Чештюбе стояло солнце, смотрело на них…

Повесть опубликована в журнале «Литературный Кыргызстан» 1992. №1. С. 5-40.


[1] Апа, апаке – /кирг./ Мама. мамочка

Вас также может заинтересовать