Муса МУРАТАЛИЕВ
Друзья! На правах саморекламы счёл нужным анонсировать свой новый роман «Поэт и Писарь», который завершил прошлым летом. Его жанр non–fiction с элементами фантасмагории.
О чём роман?
«Действие романа разворачивается, преимущественно, в 90-е годы. Союз писателей, существующий в Доме Ростовых, постепенно разваливается. Его сотрудники раскалываются на несколько лагерей: кто-то хочет добиться власти, кто-то хочет вывести литературу на новый уровень, кто-то хочет вернуть прежние времена (Союз во время СССР). Из-за этих склок в Доме перестают бывать настоящие писатели. Помимо этого, Домом, некогда принадлежащим Сологубу, теперь почти полноправно владеет криминальный авторитет.
Дом Ростовых создавался как оплот писателей всех республик Советского Союза. Книги печатались на разных языках. Литература процветала. Но при этом таких писателей, как Пастернак, Ахматова, Гумилёв и пр., Дом отвергал. Многие из них погибли или вынуждены были уехать. В романе описываются трагические страницы жизни Фадеева, Пастернака, Ахматовой, её мужей и сына.
С новой властью в Дом приходят и новые люди, которые уничтожают былые принципы литературы. Сжигаются книги. Происходят массовые сокращения и увольнения. Литераторы больше не знают, на что им ориентироваться. Государство не поддерживает их. Руководству приходится идти на сделку с бизнесменами, которые открывают в Доме рестораны, кафе и бары…
В итоге неизвестная сила убивает криминального авторитета. Оставшиеся в Доме работники размышляют на тему того, какой должна быть литература… Современный автор решается восстановить справедливость в отношении дачи Пастернака, которую пытаются отобрать у его сына. Остальные литераторы продолжают спорить о направлениях в литературе, но при этом не решаются на поступки. Все их дела ограничиваются пустыми разговорами».
Так пишет один из моих рецензентов. Вместо меня он пересказал краткое содержание романа. Хочу добавить, что нынче писательство стало модной профессией. Тем не менее, высокохудожественные тексты почти не выходят к читателям. Из-за переизбытка рынка маркетинговыми (легко сбывающимися) текстами подобные романы становятся никому не нужными.
Предлагаемая глава «Похороны неизвестного поэта» – итоговая часть романа. Едут в машине сторонник консерваторов Сергей Михалков и руководитель либералов Артём Анфиногенов. Везёт их Кузьма Писарь, оставшийся теперь без работы. В конце мы понимаем, что взгляды едущих по оживлённой магистрали мегаполиса и ведущих спор двух литераторов диаметрально противоположны.
ПОХОРОНЫ НЕИЗВЕСТНОГО ПОЭТА
Глава из романа «Поэт и Писарь»
До открытия ритуального зала районной больницы ещё полчаса. У фасада здания стояло несколько десятков человек. Там же находился Артем Анфиногенов. Подъехал новый Lexus и, резко затормозив, остановился в двух шагах от собравшихся.
– Кого я вижу! – послышался возглас Сергея Михалкова. Он, шумно хлопнув дверцами кабины, направился навстречу Анфиногенову.
Люди оглянулись на них и узнали высокого худого старика, а другого старика среднего роста знал не каждый. Все уважительно смотрели на них, ожидая, что они будут делать. На ветвях деревьев чирикали воробьи.
– Захарыч, я вижу, ты ценишь принципы коллегиальности.
– Но не настолько, как товарищ Фадеев.
– Неужто? Александр Александрович? – засомневался Сергей Владимирович.
– Ему, как генсеку, кормящемуся из рук власти – полагалось. Вот почему он наложил на себя руки. Основная причина в этом.
– Погоди! – перебил его Михалков. – Когда же он был генсеком?..
– Сергей Владимирович, – вмешался Кузьма. – Я мигом, только за планшетом, он нам подскажет.
Михалков взглянул на Писаря, которого, как и Артёма Захаровича, знал давно.
– Отставить! Ты всё можешь, но не сейчас.
– Ну, как хотите, – ответил Писарь и не стал доставать планшет.
– А тебе, Захарыч, Ельцинская пенсия – подмога?
– На лекарства – да, в остальном разницы никакой. Но жаловаться не приходится.
– Да, ладно… Ты откуда знаешь поэта?
– С творчеством его не знаком, а пришел из уважения к нашей профессии, – пояснил Артём Захарович.
– А мы с ним по соседству в Барвихе лежали. Смотрю, не здоровается. На другое утро спрашиваю:
– Ты кто такой?!
Он отвечает тихо:
– Я – поэт.
– А я ему: какой же ты, сукин сын, поэт, когда меня не узнаешь!
– Ей богу не узнаю…
– Тем хуже для тебя, – отвечаю я ему и спрашиваю, – Скажи, пожалуйста, кто такой дядя Стёпа?
– Верзила милиционер, такой, недалёкий…
– Я сейчас тебя этим костылем! – угрожаю, но не стал бить, и спрашиваю:
– Ну?!
Он смотрит мне в глаза и тянет свое молчание.
– Ты круглый дурак или прикидываешься? – говорю ему открыто.
– Понял! – всполошился и отвечает. – В молодости, наверное, служили в милиции.
– Дяди Стёпу написал я! – раскрываю карты, а сам чуть ли не готов наброситься на него с кулаками. – Я автор той книги!
– Не похоже… – выпаливает он опять. – Во-первых, вы чужой для меня человек, а позволяете себе орать на меня! Во-вторых – больно уж пожилой. Извините, но в таком возрасте человек должен отдыхать душой и телом. А не заниматься присвоением чужой славы.
– Перед тобой – писатель, книги которого тебе нравятся, еще что надо? – почти кричу.
А он отвечает мне:
– Какой же вы писатель, если даже я не знаю вас. Вот и помер…
Дальше оба посмотрели на циферблат часов, установленных на фасаде ритуального зала, времени оставалось еще порядка двадцати минут. Сергей Владимирович мысленно обратился к Фадееву. «Тот писательский союз, за который мы боролись, в действительности состоялся. Ты возглавлял его пятнадцать лет, теперь – я его почетный председатель. Мы солдаты того времени, свое призвание не предаем. На волне романтики тех лет, мы строили тот мир. Жили в нем. Анфиногенов тоже служил по призыву сердца Отечеству под руководством партии коммунистов. Но теперь он глух к её призывам. Его занимает судьба перестройки, хотя она принесла нам небывалый урон. Общественные организации писателей, художников, музыкантов прекратили свое существование! Отсутствие железной дисциплины, чуткого руководства – и все в одночасье развалилось. Хорошо, что тебя нет – еще раз стрелял бы, только на этот раз в нас!»
Михалков обратился к подошедшему Писарю:
– Кузьма, скажи, неголодно ли живется в дни перестройки?
– Давно я не покупал газированную воду за 3 копейки. Обеденный комплекс, с компотом в гранёном стакане и алюминиевыми приборами. А так не жалуюсь.
– Людям нужна свобода, а не пища сытная, хотя бы она будет даже бесплатной, – сказал Артём Захарович.
– И этого тебе мало?! – удивился Михалков. – С 90-х только и твердите, что вы другие, не такие.
– Да, мы не такие, но хлеб объединяет нас, – сказал тихо Артём Захарович. – Или беда. Дай бог, чтобы её не было. Никита Сергеевич нас вывел на правильную дорогу. Сегодня лишь вопрос имущества стоит ребром. Охотники за Домом Ростовых разъединили нас, а так, Сергей Владимирович, мы те же. Только в понимании свободы мы различаемся.
– Кузьма, ты тоже так думаешь? – спросил Михалков.
– Не совсем.
– А как?
– Пищей можно успокоить лишь желудок, а словом, если оно излагает правду – разбудишь умы. Это куда важнее. Их усмирить после будет трудно. Так что свобода, она вещь необходимая, но, по своей сути, опасная.
Панихида завершилась, неизвестного поэта увезли за город, на новое кладбище. Близкие сели в автобус с чёрной надписью «Ритуальные услуги».
– Нам не туда, – хохотнул Писарь, садясь за руль машины Анфиногенова. – У нас свое направление! Пусть катятся своей дорогой, нам не жалко!
Михалков, оставив свою машину, решил ехать с Артёмом Захаровичем и сел на заднее сиденье. Анфиногенов задумался над разоблачением Хрущёвым культа личности Сталина, хотя не любил говорить на эту тему, считая её не имеющей отношения к литературной жизни. Но из головы не мог выкинуть долгие годы, поэтому сказал:
– Как мог Шолохов, меченный Богом человек, говорить, что «положение в литературе не изменится, а изменить его может только партия!»
– Ну, ты не равняйся, – успокоил его Сергей Владимирович. – Он был не только большой писатель, но и партийный урядник. На секретариатах в большом Союзе не бывал. В деятельности Фадеева видел много утекающего в межпальцевые бреши. Ему казалось, что власть мягкотелая, не хватает у неё нагайки, чтобы все стояли по команде «смирно!» Он желал изжить расхлябанность из Союза писателей. Что тут плохого? Наоборот Михаил Александрович еще тогда услышал, как стучит в дверь перестройка Горбачева.
– Да, ладно тебе! – удивился Анфиногенов.
Почётный председатель Международного сообщества писательских союзов Сергей Михалков ехал на заднем сиденье и был погружен в свои мысли. Он выпестовал план, непонятный для многих. После 90-х появилось множество писательских организаций на просторах постсоветских стран. С ними надо было работать. На основе союза, который он возглавляет, сделать с экономической точки зрения имеющую поддержку Кремля, суверенную организацию творческих людей.
– В советское время к Дому Ростовых знали дорогу 11 тысяч пишущих людей, – предался размышлениям Сергей Владимирович.
– Теперь российских писателей почти столько же! – поддержал разговор Писарь. – СРП и СПР, а к ним примазавшихся пишущих людей в разы больше, и получается, опять советское время во дворе.
– Господи! – вырвалось у Сергея Владимировича. – Товарищ Жданов! От ваших стараний уже ничего не остаётся. Выходит, старались напрасно! Сейчас мы строим копию того мира! Но брежневского периода. Не хватает коллективного разума и заботы партии.
– Н-да-а! – реагировал Артём Захарович.
Сергей Владимирович, повернувшись, увидел через заднее стекло следовавший за ними его Lexus. Водитель посигналил, в ответ Михалков показал ему кулак. Он был удовлетворен участием в проводах в последний путь неизвестного поэта. Михалков не интересовался, из какого он объединения. Главное, знал, что и он родом из писательской организации советской страны, которой больше нет. А желание построить такой же союз у Сергея Владимировича есть! Либеральным союзом руководят люди, похоже, из касты политиков перестройки. Поэтому с ними осторожничал, чтобы ненароком не оказаться в их стане.
Проехали станцию метро «Парк культуры». За стеклом одному видны деревья, другому – разноцветные стены домов. Анфиногенов бросил фразу, Михалков не ответил. Тот повторил её.
– Ты что-то говоришь? – спросил Михалков.
Анфиногенов, смутившись, сказал громко:
– Что? Писатель должен быть обязательно…
– П-п… роле-тар…ским! – досказывает за него тот. – Потому что они дети рабочих и крестьян. Они строили эту… и… ту жизнь. А что ты хотел?
– Если бы наша власть перешла не в руки ассоциации пролетарских писателей…
– В чьи? – перебивает Сергей Владимирович.
– Авангардистов, – начинает загибать пальцы Артём Захарович. – Футуристов, акмеистов, имажинистов.
– Они были западниками. Мы другие. У них ничего не вышло бы!
Анфиногенов, шумно вздохнув, продолжает:
– Хотя бы их оставили в живых. Велика важность! Сочиняли бы свои опусы. Развивали отечественную культуру, подняли бы её на новый уровень.
Но Михалков промолчал.
– Не верю, чтобы пишущие люди не нашли общего языка? – продолжил Анфиногенов. – Тут важна не партийность, а талант! Безукоризненный талант. У тебя он есть, пожалуйста, в президиум. Остальные в зале. Других критериев нет. Божий дар – во главе угла. Ему все подчиняются. Нельзя было всех загонять в одну усадьбу, приравняв необразованность с одарённостью, при этом, разделяя на красных и белых. Делалось это, чтобы опустошить без того скудную душу пишущих людей… чтобы вышибить из памяти прозападные ценности.
«Пусть поёт, пусть!» – подумал Сергей Владимирович.
– Не могу понять одного, за что они разрушили исконно русскую культуру? Хочу поговорить об этом деле с трезво мыслящим человеком. Конечно, и сейчас у них тараканы совковые! Но я тоже был коммунистом. Я восстал против их августовского путча. Остановил их БМП на Новом Арбате, забросав бутылками с зажигательной смесью. Имею ранение. Вылечился. Хочу опять встретиться с ними. Узнать, что у них сохранилось от аристократической дисциплины? Проезжая Комсомольский проспект каждый раз сбавляю скорость напротив дома № 13. Смотрю на фасад с колоннами, любуюсь. Желание у меня одно – ринуться в их объятия, развеять тоску. Но ничего не выходит.
– А что тебя, собственно говоря, интересует?
– Поставлено ли у кого-нибудь из них правописание каллиграфическим почерком, как у Анны Ахматовой или Бориса Пастернака? Владеет ли любой член семьи несколькими языками, как в семье Лозинских? Или обучался ли кто-нибудь из них в Сорбонне, а потом в Гейдельбергском университете, как Мандельштам?
Михалков думает о себе, ищет доводы, находит, но не желает ввязываться в разговор.
– Меня удивляет дешевое упрямство коммунистов тогда и после. Немедленно разрушить основу буржуазии, а на её месте быстро воздвигнуть все новое. Притом, только рабоче-крестьянское! А литературу втиснуть в клише, которое предложила ассоциация пролетарских писателей. И началась борьба за отстаивание этой идеи. Из неё вышел новый реализм – социалистический. Жёстко пресекалось всё, что связано с дворянской, старинной и прочей культурой. Внедрялась советская…
Сергей Владимирович отвернулся. Ему хотелось крикнуть – троцкисты!
– Перестройка! Нам она вернула Серебряный век! – воскликнул Анфиногенов, а потом, тихим голосом добавил. – А Фадеев, увидев результат своей идеологии, пустил пулю в лоб.
– Захарыч! – повысил голос Михалков. – Не злорадствуй!
Анфиногенов замолчал. Они проезжали Комсомольский проспект дом № 13! Все повернули голову и, не отрывая взгляда от фронтона над колоннами трёхэтажного строения, так и застыли. Доехали до поворота на большой скорости. А там сбавили, помешал лежачий полицейский. «В молодости я знал, что существуют бедные люди, но не знал, что они все коммунисты, – подумал Михалков. – Потом они стали убивать многих. Притом, сначала богатых, часто хозяев бывших. Потом людей средней зажиточности, но уже незнакомых… далее всех непослушных. У них было одно требование. Служишь мне и никаких разговоров! А что делать в такой ситуации? Пришлось… Конечно, я их не восхваляю… Зато уважение от них имел».
– «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!» Не я это придумал, – сказал тут Михалков. – А что, прикажешь мне не болеть за политику своей родины? Она мне дорога. Я – должен! Скажи мне, Захарыч, кто из нас свободен? Мы оба тащимся за политиками. Ты вот, сам плечо подставляешь политике Ельцина, так? Так! А что тогда говорить?
Писарь знал, что за углом Макдональдс. Он решил оставить писательских начальников. Это будет правильно.
– Иногда мне кажется, что моё призвание дороже любой ценности… даже богатства, – начал рассуждать Писарь, но его перебил Михалков:
– А как же! Призвание, брат, о-о!
В салоне наступила тишина. Писарю захотелось направить машину в столб светофора. Закончить все сразу, одним махом. Но вместо этого он остановил машину у обочины. Вышел из машины. Не спеша удалился от них.
В салоне машины двое притихли, ожидая возвращение Писаря.
– В туалет побежал, у них туалет бесплатный, – сказал Анфиногенов.
– Я не знаю, к ним не хожу, – признался Михалков и добавил. – Чем ходить к ним, лучше в штаны наложить!
– У них всегда готовые обеды. Быстрое обслуживание.
– Зато они свой фаст-фуд тоннами завозят к нам, портят фигуры и желудки наших граждан…
Моторы работали, писательские начальники скучали.
– Ну, где же этот каналья? – бросил Сергей Владимирович. – Что за неуважение?
– Еще немного подождем.
– Ждать могут лишь мёртвые! Я поехал, нечего идти на поводу у перебежчика!
Анфиногенов ответил рассеянным голосом:
– Может человеку плохо.
Михалков медленно и долго выходил из кабины, а потом направился к своей машине. И тут Анфиногенов, пересев за руль, стартовал так, что с асфальта потянулся сизый дымок.
(Автор подчёркивает, что всякие совпадения с реальными лицами или событиями являются случайными).
